Рассмотрев Амосова у окна, господин Гейдель с удовлетворением заметил, что его старинный друг мало изменился. Тридцать лет, в течение которых Гейдель не видел

Шпейера, затуманили в его памяти образ последнего.

– О дорогой Шпейер, – восторгался Гейдель, – как много прошло лет и как сравнительно мало вы изменились!

Друг мой, этот взгляд, этот рот, это выражение лица…

Боже, как мчится жизнь! Ведь кажется, это было только вчера…

– Что вы, господин Гейдель, – возражал Амосов, – вы просто хотите меня порадовать. Я очень состарился за эти годы. Сидя здесь, в этой глуши…

– У провинции есть свои преимущества, – перебил его

Гейдель, – она способствует сохранению здоровья и укреплению нервов. Вы говорите – годы, провинция… Что же сказать мне, летучему голландцу, который за эти десятилетия носился, как щепка, по всем морям и океанам и потерял молодость и здоровье! И вот – результат: эта тучность, эта одышка, приступы грудной жабы. Нет, вы посмотрите на это брюхо!. Каково мне таскать его по свету, милейший Шпейер!

– Да, у вас есть излишняя полнота, – неопределенно произнес Амосов, не знавший, каков был господин Гейдель в молодости.

– Излишняя – не то слово, мой друг! – с жаром сказал

Гейдель. – Живот этот – не только мое личное несчастье, но, смею сказать, беда всей германской разведки. Он мешает мне как следует развернуться… Ох, если бы не это пузо!. Однако перейдем к делу. Какие у вас виды на будущее?

– Господин Гейдель, – ответил Амосов, – я привык считать своими видами то, что мне прикажут.

– Правильно. Но все же интересно знать вашу точку зрения.

Амосов повторил Гейделю то, что раньше уже сказал генералу. Он просил, если это возможно, не оставлять его в

Зареченске, а перебросить в другой город или оставить при штабе фронта.

Гейдель очень внимательно выслушал Амосова. Он сразу стал серьезен, малоразговорчив, почти мрачен. Этот болтливый, смешной толстяк мгновенно, на глазах, изменил свой облик.

– Я думал, – наконец, сказал он, – что пока вам лучше всего остаться при мне. Я возглавляю нашу работу в пределах этого фронта. В Зареченске я пробуду день, а завтра мы с вами вместе поедем в Минск – в главную квартиру. У

меня есть кое-какие виды насчет вашего будущего, Шпейер. Кроме того, будем справедливы, – если вы захотите после тридцатилетнего перерыва побывать на родине… Берлин очень изменился за эти годы.

– Я буду глубоко признателен, господин Гейдель, –