Кто-то пытался уговорить, разжать кулак силой. Я

жестоко боролся, ломал пальцы, кажется, даже укусил противника за руку. И победил. Пуговица осталась со мной. Я спрятал ее под матрац и доставал только ночью, оставшись один. Колокол, славный сторож, мой друг, гудел непрерывно, напоминая об опасности, не давая мне спать.

...А когда он умолк, я открыл глаза и увидел возле себя

Колоскова. Он сидел на табурете, свежий, холодный, и старался завязать зубами тесемки. Из рукавов больничного халатика на целую четверть вылезали здоровенные красные ручищи.

И Сачков был тут же, серьезный, грустный, надевший впопыхах халат разрезом вперед. Он разглядывал меня с почтительным страхом, как сирота покойного дядю, и при этом громко сопел...

Я хотел спросить, что случилось, но Колосков зашипел и поднял ладонь.

– Все в порядке, – сказал он шепотом, – мы с доктором только что вас осмотрели.

– Ерунда, – подтвердил Сачков, – мне сдается, ты здоровее, чем был.

– Я хочу знать...

– . .что нового? – подхватил Колосков. – Понятно. Из

Владивостока привезли апельсины, кожура толстовата, однако справляемся. Погода тоже ничего, баллов на шесть.

Что еще? Боцман лечит зубы. . Во втором экипаже дамы повесили зеленые шторы. Ничего, подходяще...

– А маяк?

– Завтра сборная отряда против сборной порта, – сказал торопливо Сачков.

– Где «Чапаев»? Я видел огни.

– Все в порядке... Левый край пришлось заменить.

– Перестань... Я спрашиваю: что на маяке?

Сачков замолчал, а лейтенант сильно заинтересовался мундштуком трубки. Он долго ковырял его спичкой и разглядывал на свет, потом медленно ответил:

– Занятный сон. . Вы простудились на охоте. . Помните, перешли вброд реку? Вы и того.. А вообще. . спать надо, Олещук... Спать...

– Когда это было?