– Да, но ни слова не говорится о том, – возразил со злобной улыбкой Дуглас, – чтобы бросить принца в подземелье, заморить голодом… удушить!. Уведите негодяев, Бэлвини, довольно им грязнить своим дыханием воздух в божьем мире!

Узников поволокли к бойницам. Но когда пошли приготовления к казни, аптекарь выразил вдруг горячее желание еще раз увидеть Кэтрин – как он уверял, «ради блага своей души». В надежде, что закоренелый грешник в последний час раскаялся, девушка согласилась вновь подняться к бойницам, не отступив перед зрелищем, столь претившим ей. Она сразу увидела Бонтрона, пьяного до бесчувствия, обезоруженного, без панциря, Рэморни, который тщетно старался скрыть страх, пока вел разговор со священником, вызванным к нему для напутствия по его особой просьбе, и увидела Двайнинга таким, каким знала его всегда: смиренным, подобострастным, сгорбленным. В

руке он держал серебряное перо, которым что-то строчил на клочке пергамента.

– Кэтрин, – сказал он, – я хочу – хе-хе-хе! – сказать тебе кое-что о сути моих религиозных верований.

– Если таково твое намерение, зачем терять время со мною? Обратись к этому доброму монаху.

– Этот добрый монах, – сказал Двайнинг, – хе-хе!.

давно уже поклоняется тому божеству, которому я служил.

Поэтому я предпочитаю привести к своему алтарю нового почитателя – в твоем лице, Кэтрин. Этот клочок пергамента расскажет тебе, как проникнуть в мою часовню, где я так часто, укрытый ото всех, отправлял богослужение на свой лад. Те иконы, что ты там найдешь, я оставляю тебе в наследство – просто лишь потому, что тебя я ненавижу и презираю меньше, чем всех других безмозглых людишек, которых я был принужден доныне называть своими ближними. А теперь уходи… или оставайся, и ты увидишь, как умирает знахарь, – так же, как жил, или нет.

– Да не допустит того пречистая! – воскликнула Кэтрин.

– Постой, – сказал аптекарь, – я должен молвить еще словечко, а этот доблестный лорд пусть послушает, если хочет.

Лорд Бэлвини подошел, влекомый любопытством: непоколебимое бесстрашие человека, который никогда не обнажал меча и не носил брони, тщедушного карлика,

представлялось ему чем-то колдовским.

– Видишь ты это орудьице? – сказал преступник, показывая серебряное перо. – При его посредстве я могу уйти даже из-под власти Черного Дугласа.

– Не давайте ему ни чернил, ни бумаги, – поспешно сказал Бэлвини. – Он наведет чары.

– Не бойтесь, ваше благородие и любомудрие, хе-хе-хе!

– возразил Двайнинг с обычным своим смешком и отвинтил верхушку пера, в котором оказалось запрятано нечто вроде крошечной губки, с горошину величиной. – Теперь смотрите, – сказал узник и поднес ее к губам.