Но мало-помалу наступили дни, когда Кокуа уже не порхала, как прежде, по дому, и песни ее звучали реже, и теперь не только Кэаве плакал украдкой где-нибудь в углу, но и оба они стали сторониться друг друга и сидели на разных балконах, разъединенные всей громадой «Сияющего Дома». Кэаве был так погружен в отчаяние, что почти не замечал этой перемены и был только рад, что может чаще оставаться один и размышлять над своей горькой участью и не надо ему то и дело принуждать себя улыбаться через силу, когда на сердце мрак. Но как-то раз он тихо брел по дому, и почудилось ему, будто плачет ребенок, и он увидел Кокуа: упав ничком, она билась головой о каменные плиты балкона и рыдала в безысходном отчаянии.

– Ты права, Кокуа, это дом слез, – сказал Кэаве. – И все же я с радостью дал бы отрубить себе голову, чтобы ты, хотя бы ты, была счастлива.

– Счастлива! – воскликнула Кокуа. – Когда ты жил один в своем «Сияющем Доме», Кэаве, все считали тебя самым счастливым человеком на острове; – смех и песни были у тебя на устах, и лицо твое было светло, как утренняя заря.

А потом ты женился на бедной Кокуа, и одному небу известно, чем не угодила она тебе, но только с этого дня ты уже больше не улыбаешься. Ах, – вскричала Кокуа, – что сделала я дурного? Думалось мне: я красива и крепко люблю своего Кэаве. Так в чем же моя вина? Чем омрачила я жизнь моего супруга?

– Бедняжка Кокуа, – промолвил Кэаве. Он опустился возле нее на пол и хотел взять ее за руку, но она отдернула руку. – Бедняжка Кокуа, – повторил он. – Бедное мое дитя… Моя красавица. А я-то ведь думал уберечь тебя от горя! Ну что ж, теперь ты узнаешь все. Тогда по крайней мере ты пожалеешь бедного Кэаве; тогда ты поймешь, как сильно он любил тебя, если не испугался ада, чтобы обладать тобой, и как сильно и по сей день этот несчастный, обреченный человек все еще любит тебя, если его уста могут улыбаться, когда он на тебя глядит.

И тут он поведал ей все, ничего от нее не утаив.

– И ты сделал это ради меня? – вскричала Кокуа. – Ах, о чем же мне тогда тревожиться! – И, обвив руками его шею, она оросила его грудь слезами радости.

– О дитя! – воскликнул Кэаве. – Когда я думаю об адском пламени, мне есть о чем тревожиться!

– Не говори так, – промолвила она. – Не можешь ты погибнуть без вины за одну лишь любовь к верной Кокуа.

Слушай меня, Кэаве: я спасу тебя вот этими руками или погибну вместе с тобой. О Кэаве! Ты так любил меня, что сгубил свою душу, и ты думаешь, я не отдам свою жизнь, чтобы спасти тебя?

– Ах, моя голубка, ты можешь отдать ее хоть сто раз –