только тогда сообразил, что Андреа притворяется: Меллори достаточно было сказать всего полдюжины слов по-гречески, чтобы разоблачить ложь Андреа. Миллер перевернулся в снегу и слабо потряс кулаком, пытаясь выдать гримасу боли за ярость. – Ах ты, двуличный макаронник, предатель, проклятая свинья. Я тебя... – Миллер снова повалился в снег, получив удар в ухо тяжелым лыжным ботинком.

Меллори безмолвствовал. Он даже не поглядел в сторону Миллера. Стиснув зубы, сжав кулаки, глядел он на

Андреа суженными щелками глаз. Он знал, что за ним наблюдает лейтенант, и чувствовал, что нужно до конца поддерживать Андреа. Он не догадывался, какую игру затеял Андреа, но, не колеблясь, стал бы подыгрывать Андреа до самой смерти.

— Так, – задумчиво произнес Турциг, – воры выходят из строя. Так. . так? – Меллори почудились в его голосе нотки сомнения: лейтенант не хотел рисковать. – Неважно, жирный. Ты уже выбрал дорогу вместе с этими. Твой жребий брошен. Как это говорят англичане? Постелил постель – ложись в нее... – Он равнодушно взглянул на громадного Андреа. – Для тебя, вероятно, придется заказывать специальную виселицу.

— Нет, нет, нет! – в страхе закричал Андреа на самой высокой ноте. – Я говорил вам правду! Я не ихний, лейтенант Турциг! Как перед Богом, я не ихний! – Он горестно заломил руки, а большое лунообразное лицо исказилось страданием. – Почему я должен умирать без всякой вины?

Я не хотел идти сюда. Я не военный, лейтенант Турциг!

— Это я вижу, – сухо сказал Турциг. – Нужно порядочно шкуры, чтобы покрыть мешок желе такого размера. И

каждый дюйм ее тебе дорог. – Он посмотрел на Меллори, потом на Миллера, все еще лежащего ничком в снегу. – Не могу поздравить твоих друзей с подобным выбором.

— Я вам все расскажу, лейтенант, все-все! – возбужденно напирал Андреа, желая убедить немца в своей искренности. – Я не друг союзников. Я вам это докажу, а потом, возможно..

— Ах ты, проклятый иуда! – Меллори заставил себя броситься вперед, но два дюжих солдата схватили его и вывернули руки за спину.

Секунду он сопротивлялся, потом выразительно посмотрел на Андреа.

– Если посмеешь открыть свою пасть, обещаю тебе, что не доживешь до...

— Спокойно, – голос Турцига был холоден. – С меня хватит дешевой мелодрамы. Еще слово, и ты будешь валяться рядом со своим другом. – Секунду он смотрел на

Меллори молча, потом обернулся к Андреа. – Я ничего не обещаю. Я послушаю, что ты нам скажешь. – Он не пытался скрыть отвращения.

— Рассудите сами, – явное облегчение, надежда, серьезность и уверенность слышались в словах Андреа. Он помолчал, драматически простер руку в сторону Миллера и