– Что же теперь будет? – с тревогою спросила Валя. –

Значит, Иван Гермогенович останется теперь навсегда маленьким? А может быть, мы его уже раздавили?

– А ты не суетись! – прикрикнул на нее Карик. – Чего доброго, ты и в самом деле раздавишь.

Валя застыла на месте, а Карик, присев на корточки, принялся прочесывать растопыренными пальцами, точно гребнями, прохладную траву. Но все было напрасно.

– Карик, – сказала Валя, – он же здесь где-то, и, наверное, слышит нас. Пусть он сам выходит.

– Да, да, – согласился Карик.

Он нашел среди обломков ящика маленькую, гладкую дощечку, смахнул с нее соринки и, положив на ровное место, сказал негромко, но внятно:

– Иван Гермогенович. Вы слышите нас? Выходите на эту площадку. Вот на эту, – постучал Карик пальцем по дощечке. – Не бойтесь. Мы не пошевельнемся.

Прошло несколько минут. Ребята сидели неподвижно на корточках и, склонив головы, смотрели на дощечку.

И вдруг на желтой фанере появилась какая-то мошка.

– Он! – задышала Валя.

– Постой, – прошептал Карик. – Не сопи, как паровоз.

Ты же сдунешь его с дощечки.

Сдерживая дыхание, Карик еще ниже наклонился над дощечкой.

Прищурив один глаз, он стал пристально рассматривать крошечное существо, которое бегало взад и вперед по краю дощечки.

– Он! Наш Иван Гермогенович! – сказал Карик, прикрывая ладонью рот.

– Смотри, смотри, – зашептала Валя. – Видишь – ручками шевелит. . малюсенький какой! Неужели и мы такие были?

– Еще меньше даже, – ответил Карик. – Не разговаривай. Сиди и молчи.

Валя даже перестала дышать. И в наступившей тишине они услышали тоненький-тоненький писк – слабее комариного.

– Говорит что-то! – прошептал Карик, наклоняясь.