Ему вспомнилось заседание бюро окружкома, когда разбирали поведение Грачева, вспомнилось, как обещал

Грачев исправить свою ошибку, искупить вину. И вот его уже не стало. Он погиб при выполнении боевого задания.

Высвободив из-под головы покойника капюшон, красный от крови, Зарубин закрыл ему лицо и встал.

– Бойко, – негромко сказал он командиру взвода. –

Выделите двух человек… Пусть отвезут Грачева в лагерь и не хоронят до нашего возвращения. А мы, товарищи, –

вперед.

Начинало светать. Предутренний мороз крепчал. Партизаны лежали на снегу, зарывшись в сугробах, по обе стороны железнодорожного полотна. В белых халатах они были почти неотличимы от снега. Дули на озябшие руки, подергивали и постукивали костеневшими ногами.

Добрынин лежал у самой стены леса, метрах в сорока от дороги, и поглядывал в бинокль. Зарубин сказал, что скапливаться всем у полотна не следует и что кому-то надо наблюдать издали за всем участком операции. Комиссар не стал возражать.

Сам Зарубин с капитаном Костровым сидел на корточках поодаль от полотна, за штабелем полусгнивших,

заметенных снегом шпал. На шпалах ничком лежали два партизана-наблюдателя.

– Ну и прохватывает!… – пожаловался один.

– Да, мороз, что надо, правильный, – согласился второй.

– Ты нос потри снегом, а то он у тебя назавтра отвалится.

Какой из тебя будет партизан без носа!

Партизан с побелевшим носом уже хотел выполнить совет товарища, но вдруг, взглянув на полотно, приглушенно вскрикнул:

– О! Гляди!

Вдали, в предрассветной мгле смутно забелел свет.

Ветер дул навстречу составу, и шума его движения не было слышно. Партизан, заметивший поезд, быстро скатился со штабеля и, крякнув от холода, бойко доложил:

– Показался, товарищ капитан. Ползет. Определенно он. С одной фарой на левой стороне. Сейчас погреемся, а то, кажется, у меня печенка уже замерзла, – и, похлопывая руками, он принялся вытанцовывать на месте.

Зарубин и Костров надвинули капюшоны, поднялись и стали наблюдать.