– Вы уже дали мне узнать ваше чувствительное сердце, – сказал он молодому и красивому человеку. – Ваш отец умер не вовремя: мне очень хотелось бы получить с него, но я вынужден теперь получать деньги с вас…

Лорд Феррерс-третий ответил ему – как добрый малый:

– Если еще увижу тебя, то затравлю своими бульдогами.

– Как справедливо! – заметил де Еон. – Как мудра природа, рассудившая, чтобы яблоко падало всегда недалеко от яблони…

Так очутился де Еон на улице… Кому он нужен теперь? Восемь лошадей изабелловой масти, впряженные в стекольный фонарь кареты, плавно выкатили навстречу короля Англии. Карета пронеслась мимо, но де Еон успел разглядеть, что Георг III сидит напротив Питта-младшего. Старым умом дипломата он правильно рассудил, что король взирает в лице Питта на свои растущие колонии за океаном. Грязь из-под колес заплеснула юбки де Еона, но… Разве теперь король узнает его?

– О старость, старость…

И нет даже пенса, чтобы нанять портшез, – грязную улицу надо переходить вброд. Стены домов в Лондоне пестрели афишками: битва петухов, показ ученого гуся из Ирландии, а завтра состоится кулачная драка между Рейно и Джаксоном. Мордобой по всем правилам теперь заменял прекрасное и тонкое искусство шпаги.

«Лондон, Лондон, – сказал себе де Еон. – Ты, конечно, недостоин моего внимания. Но, чтобы не возвращаться в Париж, который достоин еще менее, я займусь именно тобою, Лондон!..» Здесь мы вынуждены прервать свой рассказ, ибо, безжалостно разрывая ткань событий, в нашу книгу насильно вторгается одна смерть, – смерть, которую мы не вправе не заметить.

***

В тиши Сан-Суси, согбенный и иссохший, тихо и нелюдимо доживал «старый Фриц». В четыре утра гулкие галереи залы уже слышали стук его трости. Король выходил на прогулку. Старость его (без любви, без детей, без ласки) окружали слава и борзые, величие и болезни, шедевры мировой живописи и сборщики налогов. Мундир истлел на нем, из карманов просыпался табак. Он еще долго играл на флейте, но старость лишила его передних зубов и пропал необходимый «амбушюр». Фридрих пил минеральную воду, ел паштеты из угря. Ночи напролет читал классиков древности и с брезгливо-ядовитой ненавистью наблюдал за развитием немецкой культуры. Он знал собак и гренадер по именам, но имена Клопштока, Лессинга и Гете были для него пустым звуком… Король подолгу смотрел на циферблат часов:

– Они стучали еще деду моему и будут стучать после меня. Как же человек, комок глины и грязи, может пережить сталь и железо? Впрочем, пусть стучат…

Один за другим уходили в загробную жизнь сподвижники его походов – Шверин и Зейдлиц, Кейт и Циттен, а он, король, спешил ставить им памятники.