За нею последовал Пьер Жюль Этцель — тоже верный друг и вдобавок благодетель; он, владея издательством, напечатал в 1862 году первый роман безвестного автора «Пять недель на воздушном шаре», взял с дебютанта обязательство сдавать ему, Этцелю, по три тома новых произведений в год и, в свою очередь, заверил, что все они увидят свет незамедлительно; денежные условия были божескими, а число написанных книг вскоре сократилось до двух в тот же календарный срок. И вот Этцеля не стало…

В те же дни человек, страдающий маниакальным психозом, ранил писателя двумя выстрелами из револьвера, одну пулю извлечь не смогли. Жюль Верн охромел. Еще лежа в постели после покушения, он узнал о смерти матери…

Мучаясь бессонницей и головными болями, он пытался работать (еще, разумеется, не предполагая, что впереди его ждут подагра, диабет, бронхиты, головокружения, постоянные судороги, постепенно наступающая слепота и глухота; придет пора, и ему скрючит пальцы руки, карандаш придется привязывать к ним).

Такие несчастья могут выпасть на долю каждого. Но существует специфическая болезнь, присущая только людям творческого труда: профессиональное бессилие.

Автор тридцати прославленных романов, изобретатель необычайных сюжетов, предсказатель многих технических изобретений, неутомимый выдумщик литературных приемов, «первооткрыватель» неведомых читателю земель, Жюль Верн почувствовал, что иссяк, что излюбленная им географическая тема уже не дает пищи для новых оригинальных сочинений.

К физическим и нравственным страданиям прибавился частый у писателей недуг: депрессия.

Выйти из него помог не только литературный опыт, воля к жизни и потребность в каждодневной работе — «палочкой-выручалочкой» оказался беспутный шалопай, транжира и мот сын. Мишель,— разумеется, опустошив в очередной раз родительский отнюдь не бездонный карман,— совершил путешествие в Австрию, Венгрию, Румынию, Болгарию, проплыл по Дунаю. Рассказчиком он был неплохим и, вдобавок, угодил в точку: этими местами давно интересовался отец. Тотчас родилось заглавие: «Прекрасный желтый Дунай». Толчок был дан. А вскоре появился,— уже под названием «Дунайский лоцман»,— возможно, самый «нежюльверновский» роман.

То, что прежде привнес он в художественные книги, создав, по существу, новый жанр научной литературы, подлинно научной фантастики, здесь отсутствует начисто: никаких открытий, изобретений, прогнозирования и предчувствия их.

Далее. Подробные, красочные, удивительно точные географические описания, коими он так гордился, здесь весьма немногочисленны и кажутся необязательными, хотя написаны с прежней педантичностью, документальной точностью. Познавательная ценность произведения снижена.