Капитан Харалан, хотя и чувствовал мою правоту, стоял на своем:

— У нас разные взгляды на случившееся. Оскорблена моя семья. И я отомщу!

— Это сделает правосудие.

— А если проклятый немец не вернется? Ведь губернатор подписал постановление о высылке. И возвращение Шторица теперь невозможно. Значит, мне нужно поехать туда, где он находится или находился, то есть в Шпремберг.

— Пусть будет по-вашему, только хотя бы дождитесь свадьбы сестры. — Я смирился, все мои аргументы были исчерпаны. — Потерпите немного, я первый поеду с вами в Шпремберг.

В конце концов гордый юноша пообещал скрепиться и пока остаться при условии, что после венчания я не стану противоречить и соглашусь сопровождать его в Шпремберг.

Время остановилось.

Полагая своим долгом успокаивать других, я не находил себе места от дурных предчувствий, не зная, откуда следует ждать неприятностей. Дом на бульваре Текей притягивал магнитом, и я частенько, помимо своей воли, оказывался рядом с ним.

После полицейского обыска там все оставалось без изменений: двери и окна закрыты, двор и сад пустынны. По бульвару фланируют[640] агенты, которые ведут наблюдение в этом районе — до бруствера[641] старинных укреплений и на прилегающих участках поля. Ни хозяин, ни его слуга не предприняли попытки вернуться в дом. И однако же, хотя это и походило на наваждение, вопреки тому что я твердил Марку и Харалану, вопреки тому, в чем убеждал себя самого, я нисколько бы не удивился, если бы из трубы над крышей показался дымок и бледное лицо мелькнуло за стеклами бельведера.

Жители Рагза не вспоминали о странной истории, но нас — доктора Родериха, моего брата, капитана Харалана и меня самого — продолжал тревожить призрак Вильгельма Шторица.

В тот день, тридцатого мая, в послеполуденное время я отправился к мосту на остров Швендор, чтобы перейти на правый берег Дуная. У дебаркадера[642] я оказался в тот момент, когда происходила высадка пассажиров с габары, прибывшей с верховьев реки. Вспомнились эпизоды моего путешествия, встреча со Шторицем, чувство резкой антипатии, внушенное им с первого взгляда, а затем — слова, произнесенные в то время, когда ему надлежало быть в Вуковаре. Несомненно, именно он произнес те угрожающие слова. Я узнал этот голос и в гостиной Родерихов. Тот же акцент, та же резкость, та же тевтонская[643] грубость…

Разглядывая пассажиров, прибывших в Рагз, я невольно искал среди них бледное лицо, странный взгляд, дьявольскую физиономию этого типа… Но, как говорится, наш сон только нам и снится…

В шесть часов, по заведенному обычаю, я уже сидел за семейным столом. Мадам Родерих показалась мне бодрее, чем накануне, почти преодолевшей свою депрессию. Марк был вполне счастлив возле невесты. Даже Харалан притих, может быть, был чуть-чуть мрачноват.