– Много уже написали?

– Два шкафа.

– Домой оправить не хотите?

– Боюсь, что наши наивные атеисты посчитают мою работу апологетикой церкви.

– А вы не бойтесь.

– Эмиграция приучает всего бояться, господин Штирлиц. А пуще всего самого себя. Она комплексы порождает, эмиграция-то. Страшные, доложу я вам, комплексы.

– Вы замечаете, что говорите по-немецки так, как говорят русские, давно покинувшие родину?

– Мне рекомендовано продолжать говорить именно таким образом.

«Готовят к передислокации в Германию, – понял Штирлиц. – Видно, не зря и наши так интересуются русской эмиграцией».

– Про Крижанича интересно. Обидно, если ваш материал останется втуне.

– Сделанное не пропадает.

– Как сказать. Написанное слово обязано быть напечатанным. Ничто так не стареет, как слово или мысль, не отданная людям, Василий Платонович.

– Вы кто по образованию?

– Физик.

– Ого! И где обучались?

– В Германии. Ладно. Исповеди мы отнесем на свободное время. Итак, вы остановите Везича…

– Если я остановлю Везича…

– Без «если», – отрезал Штирлиц, чувствуя, что говорит сейчас так, как говорят немцы. – Вы дождетесь его, даже если он приедет в восемь вечера, и остановите его, и откроетесь ему.