«Да, ради Бога, скорее в Рим, и я сразу лягу в постель!» вскричал граф, весь дрожа. Они доехали домой, не обменявшись ни словом; граф сейчас же лег в постель, и всем его светским знакомым в тот же вечер стало известно, что его треплет лихорадка. На другой день лошадь барона нашли привязанной к пинии, но сам он бесследно исчез… Так, как вы считаете, было это убийством? – внезапно прервал Баллантрэ свой рассказ.

– А вы уверены, что он был граф? – спросил я.

– Да нет, насчет титула я не уверен, но он был родовитый дворянин, и Господь да избавит вас, Маккеллар, от такого врага!

Последние слова он произнес, улыбаясь мне откуда-то сверху, в следующую минуту он был у меня под ногами. Я внимательно, как дитя, следил за его перемещениями; от них голова моя кружилась и в ней становилось пусто, и говорил я как во сне.

– Он ненавидел барона лютой ненавистью? – спросил я.

– Его прямо-таки мутило, когда тот подходил к нему, отвечал Баллантрэ.

– Вот именно это и я чувствовал, – сказал я.

– В самом деле! – воскликнул Баллантрэ. – Вот так новости! А скажите – впрочем, может быть, это излишнее самомнение, – не я ли был причиной этих желудочных пертурбаций?

Он способен был принимать изысканные позы, даже красуясь только передо мною, тем более если эти позы могли быть рискованны. Так и сейчас он сидел, перекинув ногу на ногу, скрестив руки, приноравливаясь к качке, с легкостью сохраняя равновесие, которое даже перышко могло непоправимо нарушить. И вдруг передо мною опять возник образ милорда за столом, со склоненной на руки головой; но только теперь, когда он поднял голову, лицо его выражало упрек. Слова из моей молитвы – я был бы достойнее называться человеком, если бы поразил этого негодяя, – мелькнули в моей памяти. Я напряг всю свою энергию и, когда корабль качнуло в сторону моего врага, быстро толкнул его ногой. Но Небу угодно было, чтобы вина моего преступления не усугублялась его успехом.

То ли моя неуверенность, то ли его невероятное проворство, но только он увернулся от удара, вскочил на ноги и схватился за канат.

Не знаю, сколько времени прошло в молчании: я по-прежнему лежал на палубе, охваченный страхом, раскаянием и стыдом; он стоял, не отпуская каната, и, опершись спиной о фальшборт, глядел на меня со странным, смешанным выражением; наконец он заговорил.

– Маккеллар, – сказал он, – я не упрекаю вас, я предлагаю вам соглашение. Вы, со своей стороны, едва ли хотите, чтобы этот случай стал достоянием гласности, я, со своей стороны, должен признаться, что мне не улыбается жить, постоянно ожидая, что на мою жизнь покусится человек, с которым я сижу за одним столом. Обещайте мне… Но нет, – внезапно прервал он, – вы еще недостаточно оправились от потрясения; еще, чего доброго, подумаете, что я воспользовался вашей слабостью; я не хочу оставлять никаких лазеек для казуистики, этой бесчестности совестливых. Я дам вам время на размышления.