– Это невозможно, ваше императорское величество! – суровым голосом возразил Бередников. – Поручиков Улузьева и Чекина нельзя предать суду и подвергнуть каре, потому что они сделали то, что предписывал им служебный приказ.

Екатерина Алексеевна с полминуты стояла в молчаливом раздумье, а затем сказала:

– Вы смелы, генерал!.. Но вы храбры, верны и, пожалуй, правы в данном случае. Однако я не хочу, чтобы при моем царствовании русская земля носила на себе убийц потомка Петра Великого. Пускай Улузьева и Чекина посадят на корабль и отвезут в ту гавань, которую они назначат сами. Они не должны никогда больше возвращаться в Россию, понимаете? Никогда больше; в противном случае на них обрушится вся тяжесть моего гнева и отвращения к их поступку!

– Слушаю, ваше императорское величество, – ответил Бередников, – но прошу всемилостивейше уволить меня от командования шлиссельбургской крепостью, и если мне не найдется никакого иного места и останется только послать меня простым рядовым в армии, драться с турками, то там я найду открытый и прямой путь, на котором храброму солдату надлежит исполнять свой долг.

– Я не забуду вашего желания, – ответила Екатерина Алексеевна, – для человека ваших заслуг повсюду найдется почетное место.

Государыня протянула ему руку, на которой были следы крови Потемкина, но Бередников как будто не заметил этого; он отдал по-военному честь, круто повернулся и вышел вон твердым, гулким шагом.

Тем временем явился лейб-медик; он осмотрел Потемкина и тотчас серьезным, решительным тоном сказал:

– Рана сама по себе не опасна и скоро заживет, но глаз сильно поврежден и, пожалуй, почти потерян.

– Ужасно, – воскликнула государыня, – ужасно! Мановению моей руки повинуются народы от Балтийского моря до азиатских степей, и все, что есть великолепного и драгоценного на земле, доступно моему желанию, а между тем я не могу возвратить глаз верному другу! О, как ничтожны, как малы вся земная власть и величие!

– Они велики и чудесны, – тихонько шепнул ей на ухо Потемкин, – когда понадобится отмстить за друга.

Молния вспыхнула в глазах Екатерины Алексеевны, она пожала Потемкину руку. Однако эта рука дрожала, и государыня робко озиралась на дверь, в которую вышел Орлов.

Лейб-медик увел Потемкина в его спальню.

Хотя раненый превозмогал свои страдания с твердой стойкостью, но изнурительное действие их дало-таки почувствовать себя, и, когда пострадавшего уложили в постель, у него открылась сильная лихорадка, которую врач признал однако неопасною. Все усилия медика были направлены к тому, чтобы только уменьшить боль, так как всякая попытка спасти зрение в поврежденном глазу была бы напрасна.