Он неожиданно появляется совсем с другой стороны.

— Отрезали отход. Пришлось круг сделать.

— Комендатура?

— Горит. Когда уходили, из подвала еще стреляли. Живы останутся мерзавцы.

— Не уверен, — замечает Бондаренко. — Трудно будет им выбраться из этой огненной западни. Очень трудно. Хотя…

Идем по открытому лугу. Мороз крепчает. На этот раз колючий ветер дует прямо в лицо. Спускается ночь.

— Я что вам приказывал? — раздается неподалеку сердитый голос Ревы. — Ни на шаг от командира! А вы?

— Так ведь мы, товарищ капитан, и не отходили. Старались, — пытается оправдываться Ларионов.

— Не отходили? — распаляется Рева. — А в кого стреляли у околицы? В тебя, чи в командира? В кого бросили мину? Может, скажешь — в тебя?

— Так ведь…

— Что ведь? Як было сказано? Будут стрелять, так чтобы только в тебя. Ну мы еще потом побалакаем, землячки, — грозно шепчет Рева, очевидно, заметив меня.

Так вот, оказывается, почему два друга-приятеля неотступно следовали за нами…

Втягиваемся в лес. Сзади, на высоком берегу Десны, зарево. Неужели Павлов уйдет?..

Глава девятая

Глава девятая

Перегоняю нашу колонну — слишком медленно тянется она по лесной дороге.

Вот и Пролетарское. Радостным лаем приветствует меня Черныш. На крыльце встречает Тоня. Она одна в доме — отец куда-то ушел, Петровна у Пашкевича. Хочется поскорей повидать его, пожать руку, рассказать о недавнем бое. К тому же я везу с собой врача Александра Николаевича Федорова из Трубчевского госпиталя: раненые говорят о нем, как об опытном хирурге.

Не успеваю снять полушубок, как в ворота въезжают сани. В них Григорий Иванович в своем неизменно распахнутом тулупе и Петровна в белом пуховом платке. Они молча стоят у саней, поджидая меня, и в глазах у них невысказанная горечь.

— С победой, командир? — спрашивает Григорий Иванович, и огоньки радости, вспыхнувшие в его глазах, тут же тухнут.