– Она цветок, мистер Анн. Теперь, я думаю, благодаря мисс Флоре вы всегда будете приводить доводы в пользу «молниеносности».

– Объясните ваши слова, мой друг.

– Прошу прощения, сэр; я говорил о любви с первого взгляда. – На его лице горел румянец наивности, лежало выражение скромное и вместе с тем многозначительное.

– Поэты, Роулей, стоят на моей стороне.

– Миссис Мак-Ранкин, сэр…

– Королева Наварры, мистер Роулей…

Но он до того забылся, что перебил меня.

– Только через много лет миссис Мак-Ранкин, сэр, привыкла к своему первому мужу. Она сама сказала мне это.

– Только через несколько дней, помнится, я привык к ней. Конечно, ее кухне…

– Это-то я и говорю, мистер Анн: это не поверхностные вещи, и поверите ли, сэр?.. То есть, если вы сами не заметили этого… У нее хорошенькая ножка…

Он вынул куски своей флейты и, весь красный, как гребень индюка, стал их соединять. Я смотрел на него с новым и недоверчивым любопытством. Для меня было не ново, что я внушил Роулею желание завести модный лорнет и модное платье; я также знал, что традиции допускают, нет, требуют, чтобы во время сватовства господина мысли слуги принимали соответствующий поворот. Кроме того, вполне естественно, чтобы джентльмен шестнадцати лет избирал предметом своей первой пробной страсти пятидесятилетнюю особу. Но все же Мак-Ранкин!..

Я еле сдержался.

– Мистер Роулей, – сказал я, – если музыка питает любовь – играйте.

Роулей заиграл песню «Девушка, которая осталась там, позади»; сначала боязливо, потом «ужасно» выразительно. Он прервал мелодию со вздохом.

– Ох, – произнес Роулей и снова начал; я отбивал такт, а он мурлыкал:

И с этих пор мы мчались под звуки этой вдохновляющей мелодии. Нам она не надоедала. Как только разговор замирал, Роулей, по молчаливому соглашению, собирал свою флейту и начинал ту же песню. Лошади применяли свой галоп к ее размеру, сбруя – свой звон, почтальон – хлопанье бича. И стоило слышать то presto, с каким она лилась, чтобы поверить в быстроту нашей езды.

Так, открыв окна для доступа бодрящего весеннего воздуха, открыв душу как окно, навстречу юности, здоровью и ожиданию счастья, я летел домой, полный нетерпения влюбленного, но все же наслаждаясь, что я еду как лорд, с карманами, полными денег, по той дороге, вдоль которой бывший Шамдивер так пугливо пробирался в крытой фуре Фенна.

А все-таки во мне горело такое нетерпение, что когда мы проскакали через Кальтон и по новой лондонской дороге спустились к Эдинбургу, чувствуя, как ветер обвевает наши лица и приносит с собой ощущение апреля, я отправил Роулея с чемоданами в отель, а сам только вымылся, позавтракал и снова, на этот раз один, сел в почтовую карету и поехал в Суанстон.