– Нет-нет-нет, ты что. Это было совсем другое общение.

Вообще у Птенца был свой отряд и свои вожатые, но почему-то ей с первых дней смены хотелось находить в моём плотном рабочем графике крохотные окошки и занимать их собой. Она нечасто так делала, но через три недели, к отъезду Птенца, я успел пожалеть о том, что мы с ней больше не увидимся.

Чтоб ты понимала, что это был за ребёнок, в конце смены я дал ей свой паспорт посмотреть, а она, увидев, что у нас всего два года разница, сказала:

– Ну и зачем ты это мне показал? Ничего ведь не изменилось, сенсей31.

Так вот, проводил я детей домой, Птенец уехал за четыре с половиной тысячи километров от меня и поступил на первый курс ветеринарного дела. Периодически просил у меня разного рода учебную литературу, иногда делился музыкой. А потом очутился на каникулах в Москве и пропал.

Я верил в сознательность этого ребёнка и почти не переживал о том, что если Птеня попала в трудную ситуацию, она не только из неё выберется, но ещё и всех вокруг из трясины вытащит.

Тем летом я много работал, чуть ли не из кожи вон вылез, чтобы накопить на поездку в Питер. А пересадка была где? Конечно, в Москве.

И не поверишь, каково было после пятичасового перелёта, уже во Внуково, получить сообщение о том, что Птенец всё ещё в этом городе, только вышел из больницы, поправлял психическое здоровье всё это время. Правда, я не знал, что с ним могло быть не так, она ведь никогда не говорила об этом, да и потом – лишь с иронией и вскользь. Сорок минут на маршрутке, час на метро, пятнадцать – пешком, и вот он передо мной живой мираж: повзрослевший на год Птенец, с отросшими волосами и большими синяками под глазами, искренне рад видеть меня.

Мы гуляли почти вплоть до моего вылета в Питер, и уже впоследствии оказалось, что эта встреча была для Птенца спасительной тропой возвращения к нормальной жизни. Действительно, с того момента у неё всё пошло в гору: вернулась к учёбе, начала писать роман о студенческой жизни, даже в какой-то момент поехала с родителями заграницу… А у меня после самой лучшей поездки в Питер всё покатилось к чертям. Началось с того, что распались лучшие в моей жизни отношения. Так глупо и плохо. Так плохо, что даже хорошо. Дальше я углублялся и углублялся в причины своей боли. Даже свеженаписанный роман Птенца усугублял. Кто что в нём увидел, а я – напоминание о той же боли. И всё вокруг способствовало, всё вело к одному, но сосед по комнате в общежитии трижды помешал этому, и я остался жить дальше.

Но жизнь студенческая не терпела долгого горя. Через пару дней после третьей попытки меня вместе с командой вуза отправили на научные дебаты в Воронеж. Так расстояние между мной и городом, где жил Птенец, сократилось до пятисот километров, но я даже не надеялся на встречу, ведь как раз в то время, она путешествовала заграницей с родителями. Но она приехала. С самолёта – на первую пару, с неё – на попутку. Мы снова пересеклись всего лишь на день. Это был поворотный момент, в который я захотел зацепиться за жизнь и выбраться из той топи, в которую сам же зарывался до сих пор. Когда я как-то совсем невзначай пошутил о том, что жизнь моя теперь ничего не стоит и что терять её не жалко, она расплакалась. Так, будто я только что попытался умереть у неё на руках. Прямо посреди улицы, забыв обо всём кроме моей трагичной потери любви к жизни, она тяжело и долго рыдала. Помню, я тогда очень удивился тому, что могу быть так ценен для кого-то.