Владимир был только рад активной личной жизни сына, и вовсе не потому, что хотел держать мальчика в отдалении. Васька жил весело и счастливо, и нечего было становиться между ним и его радостным существованием с дурацкими взрослыми «нельзя» и указующим перстом.

Еще в первый день Володя задал Ваське вопрос:

— Хочешь пожить у меня? В моей палатке места на пятерых…

А сын жался, и не желая обижать папу, и совершенно не стремясь в его палатку.

— Понимаешь, у нас с Сашей и Женей очень хорошая компания…

— Смотри сам, но вот видишь, тут отлично можно поставить еще один топчан.

— Не надо…

Мальчик изо всех сил замотал головой, и Володя понял — и правда, не надо настаивать. Наверное, и нынешней доверительностью мальчика он был обязан своим пониманием, умением не быть навязчивым. Его даже трогала уверенность сына, что «в случае чего» надо бежать к папе — поможет, что бы ни случилось; а пока не грянул гром, нечего лезть к папе, вот разве что имеет смысл взять у него специй для приготовления лягушек…

Володя даже наморщил нос и почувствовал, как довольно глупо заулыбался — так приятно было смотреть на загорелого, тощего мальчишку, стремглав бегущего по вытоптанной земле. Подрастает еще одно поколение, и, кажется, совсем не худший вариант того, что вырастает из детей.

Вот встретился с сыном и опять внутренне напрягся: его тоже невыносимо не хочется оставлять. Ему-то было все-таки за двадцать, когда умер дед и он стал жить один (Володя так и подумал — «один», потому что мать и отец были тут не в счет), а ребенку-то одиннадцать, он и правда совсем еще маленький. Может, не идти до конца?! Нет, идти до конца необходимо. Так, как шел Василий Игнатьевич. В него ведь тоже могла влепиться пуля — и в Испании, и даже до Испании, на Новгородчине, во время любого из рейдов. Все могло произойти мгновенно.

И даже еще проще, еще менее героично: отряд попадает в засаду, красные палят по идущим по грудь через реку. Глухой удар, сомкнулась черная вода… И не было бы больше ничего. Ни крупного, сильного человека — погибший не вошел в полную силу мужчины, он не успел оставить след. Разве что поплачет кто-то из русской колонии Риги, скажет нехорошие слова Янис Кальниньш, да станет очень одиноко доживать последние годы на белом свете русскому старику, заброшенному судьбой в маленький немецкий городок. Но не было бы тогда ни второй жизни полуистребленного рода Мендоза, не было бы ни брата Васи, ни этого черного, веселого разбойника Евгения… Ни его собственных удивительных приключений, пережитых на пару с братом Васькой.