– Если дело дойдет до войны, то что? – поторопил меня Вульфер.

– Ну, тогда, – повторил я то, что сказал сам Вульфер перед моим покаянием, – мы все будем думать лишь о спасении собственной жизни.

Он долго глядел на меня, не говоря ни слова, и по этому его молчанию я догадался, что, хотя я и не сумел найти нужных слов для послания Рагнару, Вульфер все прекрасно понял. Он допил свой эль.

– Выходит, эта сучка говорит по-английски, да?

– Она англичанка.

Вообще-то, я и сам был англичанином, но ненавидел Альфреда и, будь такая возможность, присоединился бы к Рагнару, хотела того Милдрит или нет. По крайней мере, я лелеял в душе такие планы. Но где-то глубоко под землей, где страшный змей гложет корни Иггдрасиля, древа жизни, сидят три пряхи, которые и прядут нити нашей судьбы. Хотя людям кажется, будто они сами принимают решения, однако на самом деле все наши жизни в руках этих трех женщин. Они прядут нити наших судеб, а судьба правит всем. Датчане это знали, и даже христиане знали это. «Wyrd bið ful aræd», – говорим мы, саксы. «Рок не остановить». И пряхи устроили мою судьбу совсем иначе, потому что спустя неделю после той встречи с Вульфером, когда в Эксанкестере снова стало тихо, они послали мне корабль.

* * *

Первым мне сообщил об этом раб. Однажды утром он прибежал с полей Окстона и сказал, что в устье Уиска видели датский корабль. Я натянул сапоги и кольчугу, схватил висевшие на колышке мечи, крикнул, чтобы мне привели лошадь, вскочил в седло и поскакал к берегу, где гнил «Хеахенгель».

Теперь там появилось еще одно судно. Оно приближалось к длинной песчаной косе, отделявшей Уиск от открытого моря. Парус этого корабля был подобран к рее, весла поднимались и опускались, словно крылья, а длинный корпус оставлял за собой кильватерную струю, мерцавшую серебром в свете восходящего солнца. На высоком носу судна стоял человек в полном вооружении, в шлеме, с копьем – и за моей спиной, там, где жили в землянках несколько рыбаков, это вызвало настоящую панику: люди спешили к холмам, прихватив с собой те немногие пожитки, какие могли унести.

Я окликнул одного из беглецов:

– Стой! Это не датчане! Это судно западных саксов!

Но люди не поверили мне и все равно поспешили убраться прочь вместе со своим скотом. Их можно понять, ибо они поступали так многие годы: при виде судна бросались бежать, потому что на кораблях приплывали датчане, которые несли смерть. Но у этого корабля не было на носу дракона, волка или орла, и я узнал судно – то был «Эфтвирд». Его имя, пожалуй, единственное среди всех судов флота Альфреда, было мне по душе. В отличие от докучливо-набожных названий вроде «Хеахенгель» («Архангел») или «Кристенлик» («Христианин») слово «Эфтвирд» означало «Судный день». Хотя название и было вдохновлено христианством, однако оно довольно-таки точно описывало, какую участь этот корабль сулил датчанам.