Почтенные отцы досаждали Курту молитвами и душеспасительными беседами; капеллан, чтобы утвердить свою власть, а Лука под предлогом избавить его от Бонифация. А Курт – тупой, когда дело касалось великодушия и сердечной доброты, – сумел отлично распознать негодяя. Он сразу понял, что, если ему удастся избавиться от Бонифация, строгого и несговорчивого по части нравственности, то в Луке он приобретет послушного раба. И прошло немного времени, как гибель капеллана была решена достойными союзниками.

Бонифаций впал в состояние слабости и общего изнурения; он таял от какой-то непонятной болезни. Лука, как сын, ухаживал за ним, и Курт выказывал глубокую печаль; а в душе он не мог дождаться минуты, когда болезнь его стеснительного духовника станет несомненно смертельной. И вот, с того дня, как приглашенный врач объявил, что состояние Бонифация безнадежно и смерть близка, Курт сбросил маску и не ходил более в комнату больного. Воздух там был слишком заражен горячим дыханием умиравшего и запахом лекарств; хриплый голос Бонифация раздражал его слух, а прикосновение к его руке, влажной от холодного пота, вызывало отвращение и бросало в дрожь. Да, добрейший Курт от души ненавидел всякое больное существо, забывая, что этот же Бонифаций в мое отсутствие проводил дни и ночи у его постели, когда Курт занемог злокачественной лихорадкой и жизнь его была в опасности; он, как отец, ухаживал тогда за юношей, оказывая ему всякие услуги. Несомненно, Бонифаций был суров, даже жесток и безжалостен, когда считал это нужным; но то был человек своего времени и своей касты. Зато мой сын, которого я слепо любил, оказывался негодяем, и для меня было пыткой видеть, как низко пал тот, кому были посвящены мои лучшие стремления. Меня можно было судить как распущенного человека, плохого рыцаря, дурного хозяина, но хорошим отцом я был всегда.

Я внушал мысль Бернгарду навестить Бонифация и направил его к нему в такую минуту, когда Лука, уже уверенный в успехе, почивал спокойно. Я невидимо присутствовал у изголовья умиравшего, когда вошел Бернгард и молча пожал его морщинистую руку. Внимательно осмотрев больного, он с ужасом воскликнул:

– Несчастный брат, ты пал жертвой отравления смертельным ядом! Но чья рука подлила тебе его? – Одну минуту он стоял в раздумье и прибавил тихо: – Ужасно! Сын покойного графа!

Отец Бонифаций склонил голову.

– Я подозревал это, – сказал он, – а отец Лука был его орудием. Не можешь ли ты дать мне какое-нибудь укрепляющее лекарство, что облегчило бы мне болезненный переход в неведомый мир?