Эта сумятица утвердила тех, кто жил в “эпоху катастроф” и размышлял о подобных вещах, в убеждении, что старому миру пришел конец, или, по крайней мере, его ожидают радикальные преобразования, а наступающая эпоха еще не приняла отчетливых очертаний. Великий Макс Планк был абсолютно уверен, что существует связь между кризисом в науке и повседневной жизни:

Мы переживаем поистине уникальный исторический момент. Нам довелось ощутить на себе самый настоящий кризис основ. Во всех областях нашей духовной и материальной жизни мы достигли критического поворотного пункта. Это относится не только к ситуации, сложившейся в обществе, но и к фундаментальным ценностям личной и общественной жизни <…> Храм науки заполонили борцы с традициями. Вряд ли найдется хоть одна научная аксиома, которую бы сегодня кто‐нибудь не оспаривал. В то же время почти у каждой абсурдной теории имеются последователи и сторонники (Plank, 1933, р. 64).

Мы переживаем поистине уникальный исторический момент. Нам довелось ощутить на себе самый настоящий кризис основ. Во всех областях нашей духовной и материальной жизни мы достигли критического поворотного пункта. Это относится не только к ситуации, сложившейся в обществе, но и к фундаментальным ценностям личной и общественной жизни <…> Храм науки заполонили борцы с традициями. Вряд ли найдется хоть одна научная аксиома, которую бы сегодня кто‐нибудь не оспаривал. В то же время почти у каждой абсурдной теории имеются последователи и сторонники (Plank, 1933, р. 64).

Более чем естественно, что немец, представитель среднего класса, воспитанный на определенности девятнадцатого столетия, в эпоху Великой депрессии и прихода к власти Гитлера выражает подобные мысли.

Однако большинство ученых не испытывали ни малейшего уныния. Они бы вполне согласились с Резерфордом, заявившим в 1923 году Британской ассоциации содействия развитию науки: “Мы живем в героическую эпоху физики” (Howarth, 1978, р. 92). Каждый номер научного журнала, каждый коллоквиум – а большинство ученых все еще совмещали сотрудничество и соперничество – приносили новые, увлекательные и глубокие результаты. Научное сообщество все еще оставалось достаточно небольшим (и особенно небольшим было число ученых, работавших в таких передовых областях, как ядерная физика и кристаллография), так что почти все молодые исследователи надеялись совершить фундаментальные открытия. Ученым завидовали. Несомненно, те из нас, кто учился в Кембридже, откуда вышло больше тридцати британских лауреатов Нобелевской премии первой половины двадцатого века (а это и была британская наука того времени), прекрасно знали, что бы мы стали изучать, если бы лучше разбирались в математике.