— Нет, группенфюрер. Вам не удастся сговориться с янки… Хотя вы правы, кое-кто из разведки и пошел бы на контакт с вами. Если там есть люди, которые назвали генерала Гелена «патриотом демократической Германии», то и вас можно было бы определить как «борца против коммунизма»… Но теперь альянс не получится… Вы же слышите американское радио — такого удара против наци, обосновавшихся в Аргентине, еще не было… И это не случайно, они хотят сражаться с коммунизмом «чистыми руками»… Так что у вас есть только один выход — договор со мной… А когда вернемся с прогулки, начнем разбирать американский узел… Неужели ничего не помните?

И Мюллер ответил с поразившей Штирлица искренностью:

— Клянусь вам, нет!

Криста, Элизабет, дети, Нильсен, Эр (сорок седьмой)

Криста, Элизабет, дети, Нильсен, Эр (сорок седьмой)

Элизабет позвонила Кристине с аэродрома; как и было заранее уговорено, произнесла лишь два слова:

— Я тут.

И положила трубку.

Маленький Пол тяжело перенес полет через океан; три раза вывернуло, очень плакал, в отчаянии ударял себя маленькими кулачками в живот, обиженно повторял: «Здесь болит, ну погладь же, пусть перестанет!»

Питер смеялся:

— Смотри на меня, плакса! Лечу, и все! Как не стыдно! А еще говорил: «Я — ковбой, я — ковбой!» Еще, чего доброго, наложишь в штанишки со страха!

Маленький завопил от бессильной обиды; продолжая бить себя в живот кулачком, он, захлебываясь слезами, пытался объяснить брату:

— У меня же болит, понимаешь?! Режет! Ну что же ты ничего не можешь сделать, ма?!

Я тоже всегда сердилась на маму, когда она не могла мне помочь, вспомнила Элизабет; наверное, оттого, что мы рассказываем детям сказки, они убеждены, что волшебство естественно и каждый взрослый обладает даром мага; если не делает, чего хочется, значит — плохой… Правда… Бедная мама не знала, как решать задачи, а я ее за это шепотом ругала; прости, мамочка… А вообще, наверное, нет ничего страшнее, когда не можешь помочь маленькому; если я сейчас не сдержусь и заплачу. Пол еще больше испугается.

Она легонько шлепнула Питера:

— Не смей его дразнить! Видишь, как ему плохо!

Теперь зашелся Питер, — он ведь так гордился, что с ним все в порядке, мама должна быть рада, лечу себе, и ладно, а она…

Пол сразу же перестал бить себя кулачками в живот, успокоился, опустил голову на руку матери и легко уснул.

— Прости меня, Питер, — шепнула Элизабет. — Мне очень стыдно. А ты настоящий мужчина, я тобой горжусь. Правда. Я просто сорвалась. Прости.