Даже Луис при всем его бесстрашии понял, что приближается решительный миг, и, утратив свою обычную жизнерадостность, погрузился в мрачное раздумье. Если бы перед ним появился отряд в тысячу мавров, он не стал бы помышлять об отступлении, а приготовился бы к отпору, но против ярости стихий он чувствовал себя безоружным. В такие минуты даже храбрейшие из храбрых понимают, что в схватке с всемогущими силами природы им не помогут ни решимость, ни отвага. Оставалось только положиться на судьбу и ждать.

— Ужасная ночь, сеньор, — спокойно заметил Луис, ничем не выдавая своих истинных чувств. — Такой свирепой бури я не видел еще ни разу в жизни.

Колумб тяжело вздохнул, отнял ладони от лица и оглянулся вокруг, словно стараясь отыскать какую-то нужную вещь.

— Граф де Льера, нам необходимо исполнить еще один долг, — торжественно проговорил он. — В ящике стола у вас под рукой лежит пергамент, а вот — письменный прибор. Мы должны сообщить людям о том, что открыли, пока есть время. Кто знает, сколько нам еще остается жить!

Луис не дрогнул и не побледнел от этих страшных слов, лицо его стало суровым и спокойным. Выдвинув ящик, он достал два куска пергамента и разложил их на столе. Адмирал взял перо, второе протянул своему юному спутнику, и оба начали писать, пользуясь каждой возможностью, какую предоставляло прыгающее по огромным волнам суденышко. Написав фразу, Колумб диктовал ее Луису, и тот слово в слово переписывал ее на свой пергамент. Адмирал писал об открытии Эспаньолы, о местоположении других островов и коротко сообщал обо всем, что они там видели. Документ был адресован Фердинанду и Изабелле.

Когда все было готово, адмирал тщательно завернул оригинал в провощенную парусину, и Луис сделал то же самое со своей копией. Затем они взяли два больших восковых круга, вырезали в них отверстия и, сунув туда свитки, залепили отверстия тем же воском. После этого Колумб послал за корабельным плотником и приказал ему забить каждый восковой круг в отдельный пустой бочонок. Вслед за этим адмирал и Луис с бочонками в руках вышли на полупалубу.

Ночь была так страшна, что никто на «Нинье» не спал: почти весь экипаж собрался вокруг грот-мачты, где не так свирепствовали волны, грозившие смыть за борт каждого, кто хоть на миг выпустит из рук штормовые леера[91]. Но и здесь людей то и дело с головой окатывали потоки соленой воды, временами захлестывавшие даже корму.

Завидев адмирала, все столпились вокруг него, чтобы услышать, что он скажет и что намеревается предпринять. Но сказать своим спутникам правду Колумб не мог: это значило бы лишить их последней надежды. Поэтому, намекнув, что ему необходимо исполнить какой-то религиозный обет, адмирал собственными руками выбросил свой бочонок за борт в бушующий океан. Бочонок Луиса остался на юте, откуда он должен был всплыть, если каравелла пойдет ко дну.