Он опустил Скегги на лавку и тут только почувствовал, как закостенели руки. Скегги что-то жалобно пробормотал и свернулся клубочком. Долгождана захлопотала над ним, стаскивая заиндевелую одежонку.

– Ох ты, – разобрал Видга, – а косточки-то светятся.

Тут до него дошло, что он стоял как есть в шапке, в меховой куртке и в сапогах, и под ногами на чистом полу уже растекалась талая лужица. Он отодвинулся обратно к двери, расстегнул пояс. Лют взял у него одежду и куда-то унёс.

Больше всего хотелось лечь в пушистую овчину рядом со Скегги и ни о чём не думать. Голова гудела и кружилась, как будто он и впрямь выпил не в меру хмельного пива… Видга опустился на лавку, прислонился к стене и закрыл глаза.

– Есть будешь? – спросил его Лют. – Садись, горячее.

Он держался сурово и хмуро.

– Не хочу, – сказал Видга. И сразу почувствовал мучительный голод. Мудрая Долгождана, не слушая, уже снимала с печки разогретый горшок.

– Иди ешь! – позвала она Видгу. – Остынет!

Он поднялся на ноги… ноги ощутимо подрагивали. Сел к столу и с удивлением обнаружил, что в избе, кроме Люта и его матери, обитало ещё двое. Мальчишка помладше Скегги и старый старик… Видга с первого взгляда распознал в них не родичей и не слуг. Просто гостей, которых, как и его самого, когда-то подбросила к этому очагу бездомная бродяжья судьба… да так здесь и оставила – милостью доброго хозяина и хозяйки. Деда он видел впервые и мог бы в этом поклясться, но зато внучек был ему определенно знаком. Уж не его ли он, Видга, таскал, схвативши в охапку, на том острове посередине реки Рось? Его, его – ишь, смотрит, сейчас цапнет за палец… Видга подумал, что не проведёт в этом доме ни одного лишнего дня.

Но сама собой возникла перед ним жаркая миска с румяной рассыпчатой кашей, а стол здесь, как во всех гардских домах, был высокий, колени проходили под него свободно. Так и дохнуло в лицо, так и умыло горячим, домашним, вкусным духом, от которого запылали обожжённые морозом скулы и вновь неодолимо потянуло на лавку… носом к стене… и не думать, ни о чём не думать, начисто вырвать из памяти всё бывшее в эту ночь.

А ещё – потянуло подхватить эту миску и залепить кашей о стену, выскочить вон и бежать, бежать без оглядки, покуда вновь не появятся волки или не догонит где-нибудь под деревом тяжко ступающий холод… У него ведь не было больше уютного тёплого дома… и матери… и не было никогда…

И как знать, что сделал бы Видга, да отвлекся: подошла Долгождана, поставила деревянную плошку, в которой горкой лежали крепенькие, один к одному, солёные грибки. Лют немедля запустил в плошку руку и захрустел ядрёной шляпкой: