Я поворачиваюсь к Брисеиде. Я немного выучил ее язык, и теперь заговариваю на нем с ней:

– С тобой и вправду все хорошо?

– Хорошо, – отвечает она на звучном, певучем анатолийском наречии. – Долго ли мне тут быть?

– Не знаю, – отвечаю я.

Я и правда не знаю. Сколько времени нужно железу, чтобы размягчиться, согнуться? Я нежно целую ее в щеку.

– Я скоро вернусь, – говорю я на греческом.

Она кивает.

Агамемнон смотрит мне вслед. Я слышу, как он ее спрашивает:

– Что он тебе сказал?

Она отвечает:

– Сказал, у меня красивое платье.

Наутро все остальные цари со своими войсками уходят биться против троянцев; фтийские отряды остаются у себя в стане. Мы с Ахиллом неспешно завтракаем. Почему бы и нет? Больше нам нечего делать. Можно плавать, можно играть в петтейю, можно весь день наперегонки носиться в колесницах. С самого Пелиона у нас не было столько времени для отдыха.

Но нам это не кажется отдыхом. Эти часы для нас – как затаенное дыхание, как парящий над своей жертвой орел. Я сижу ссутулившись, то и дело поглядывая на пустой берег. Мы ждем, как поступят боги.

Долго ждать не приходится.

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать восьмая

Вечером к нам приковылял Феникс, принес вести о схватке двух воинов. Когда утром войска выстроились перед сражением, Парис, сверкая золотыми доспехами, проскакал вдоль троянских рядов. Он бросил ахейцам вызов: битва один на один, победитель забирает Елену. Ахейцы одобрительно взревели. А кому не хотелось в тот день уйти с поля брани? Поставить Елену против одной-единственной битвы и решить все раз и навсегда. Да и Парис казался легкой добычей – тощий, блестящий, узкобедрый, как незамужняя дева. Но, сказал Феникс, вперед вышел сам Менелай – во все горло крича, что принимает вызов, желая одним махом вернуть себе и честь, и жену.

Началась битва на копьях, но воины быстро перешли к мечам. Парис проворнее, чем думал Менелай, воин из него никудышный, но зато он легконог. Наконец троянский царевич делает неверное движение, Менелай хватает его за коневласый шлем и бросает наземь. Парис беспомощно сучит ногами, скребет пальцами по ремешку шлема, который вот-вот его удушит. И вдруг… шлем остается в руках у Менелая, а Парис исчезает. Там, где лежал, распростершись, троянский царевич, – пыльная земля, и больше ничего. Воины с обеих сторон щурятся, перешептываются: «Где он?» Щурится и Менелай, а потому не видит стрелы, пущенной каким-то троянцем из сработанного из козьего рога лука. Стрела пробивает кожаный доспех, застревает у него в животе.

Кровь стекает у него по ногам, разливается лужей на земле. Рана неглубокая, но ахейцы этого еще не знают. Они с криками бросаются на троянцев, разъярившись из-за их предательства. Начинается кровавая потасовка.