Когда он вернулся, было уже почти поздно. Силы жеребенка были на исходе. Дыхание становилось все более редким и судорожным, и я чувствовал, как жизнь покидает его. Я нащупал пальцем кольца на трахее в том месте, где шея переходит в грудь. Легким ударом скальпеля надрезал кожу и обнажил жилистую трубку, а затем вдавил острие скальпеля в трахею и проткнул ее. Воздух со свистом вошел в отверстие, и я увидел, как грудь лошади поднялась, а легкие наполнились. Она снова задышала ровно и глубоко, но я заметил, что отверстие в трахее начинает затягиваться кровью и слизью.

В лихорадочной спешке я отрезал ножом трубочку из бамбука от корпуса ближайшей колесницы и вставил ее в отверстие. Она держала отверстие открытым, жеребенок перестал биться и задышал ровно и спокойно через бамбуковую трубочку.

– Гуи! – закричал я. – Я покажу тебе, как спасти лошадей!

Еще до наступления темноты я научил не меньше сотни конюхов и колесничих выполнять эту грубую, но действенную операцию. Мы работали всю ночь при неровном свете масляных светильников.

К этому времени в царских табунах уже было более тринадцати тысяч лошадей. Мы работали, кровь из разрезанных глоток сворачивалась у нас на руках, и они почернели до самых локтей. Когда силы покидали нас, мы падали на сено и спали около часа, а потом вставали и снова принимались за работу.

Некоторых лошадей болезнь поразила не так сильно. Я назвал эту болезнь «желтым душителем». Те из лошадей, которые перенесли ее легче, казалось, имели врожденную способность противостоять ей: истечение гноя из ноздрей у них было не более обильным, чем у гну, и они оставались на ногах и выздоровели через несколько дней.

Многие лошади умерли еще до того, как мы вскрыли им трахеи. Некоторые, которым мы успели сделать эту операцию, умерли позже от воспаления и осложнений, связанных с нанесенными ранами. Разумеется, часть лошадей оказалась в отрядах, которые ушли на равнины, и там я не мог помочь им. Царевич Мемнон потерял каждые две из трех лошадей. Ему пришлось оставить свои колесницы и вернуться в Кебуи пешком.

Когда мор прошел, мы недосчитались более половины табуна. Умерло семь тысяч голов, а те, что остались, были настолько слабыми и истощенными, что им потребовалось много месяцев, пока они восстановили силы и смогли работать в упряжке. Жеребенок Терпения выжил и заменил в моем сердце свою мать. Он занял правое место в моей упряжке и стал таким сильным и надежным, что я назвал его Утес.

– Как повлияло это поветрие на наше возвращение в Египет? – спросила меня госпожа.