Внезапно потянуло ветром из тайги, словно оттуда что-то полетело на подмогу. Дымная туча зашевелилась, как живая, из неё начали выдуваться странные объёмы, и она, оплывая, потекла вокруг священной ели, вращаясь, подобно призрачной юбке. Из клубов в зловещем полу- мраке вылепились огромные седые крылья. Они помели по траве, набирая мощь и скорость, и воронкой закрутился крылатый смерч с елью вместо оси. Вогулы завопили. Сатыга приник к земле. Вихрь сорвал с Новицкого треуголку и покатил к лесу; Новицкий, заслоняясь рукой, загородил собой Филофея. Но Филофей стоял прямо и широко крестился, его длинные волосы вздыбились, а бороду снесло на сторону. Пантила, оторопев, попятился; в благоговейном ужасе он осознал, что костёр разбудил какую-то неведомую и страшную силу.

Из дыма образовалась зыбкая чудовищная птица – Гусь. Воздев крылья и выгнув шею, Гусь потянулся к владыке. Глаза адской птицы тлели углями. Гусь раскрыл клюв и дохнул на владыку жаром, осыпав его белым пеплом, а потом могуче и гулко хлопнул крыльями – каждое как парус – и взмыл в воздух, окутанный яркими искрами. Огонь костра освободился от гнетущей мглы и взвыл, бросившись вверх по стволу дерева. Дымовой Гусь пронёсся над поляной и растворился в небе, оставив в пустоте туманные пряди.

Священная ель горела единым рыжим пламенем от корней до вершины, высветив всю поляну и шевелящийся лес на опушке. Разбежавшиеся вогулы потрясённо смотрели на пожарище. Лица их были как из меди.

– Такого дэмона извэргнули, очам нэ повирю, – пробормотал Новицкий.

– Велик господь, и необорима сила его, – ответил Филофей.

А князь Пантила Алачеев тяжело дышал, не зная, что делать. В его душе всё ворочалось и переваливалось, перекладываясь как-то по-другому. Ему случалось встречать таёжных богов: такое бывает – редко, но бывает. Но не бывает, чтобы таёжный бог отступил перед человеком. Можно разрубить на части или сжечь идола, но отогнать бога человек не в силах. А сейчас бог бежал. Это чудо. И оно явлено ему, князю Пантиле Алачееву. Явлено так, чтобы он понял. И явлено вовсе не Филофеем, ведь старик – не шаман.

Пантила подошёл к Филофею, словно проваливаясь при каждом шаге.

– Это был сатана? – робко спросил он.

– Подручный его, – спокойно пояснил Филофей.

Взволнованному Пантиле казалось, что перед ним открываются какие-то бесконечные дороги, его наделяют какими-то небывалыми силами, ему обещают какие-то невероятные свершения. Распахивался мир, который шире тайги, длиннее Оби и выше северного сияния. И Пантиле хотелось как-то отблагодарить неведомо кого за то, что его пустили в это великое и светлое пространство, хотелось доказать, что он достоин доверия, хотелось отдать всего себя, заплатить бесценным даром за бесценный дар.