И вот ему уже за семьдесят, а он до сих пор на своих ногах и в своём уме, и занимается он небывалым делом – собирает остов мамонта.

Распределив все кости, Семён Ульянович измерил остов в вершках и для понимания нацарапал на листе чертёж рамы, которая будет держать эту рассыпуху в должном виде. Получилось нечто вроде опоры для стога сена с четырьмя жердями-бастригами. Матвей Петрович указал, в каком заулке он разрешает поставить оное сооруженье. Ремезовы перегородили подходы рогатками, чтобы никто не мешал, и приступили к постройке большой рамы: расчистили площадку от снега, вкопали два прочных столба, выложили на них раму из брусьев и укрепили её укосинами. К раме проволокой примотали весь набор костяка: позвонки, рёбра, лопатки, крестец, плечи, голени и прочую мелочь. На длинный конец верхней балки повесили череп, протащив проволоку через глазницы. Больше всего возни оказалось с рогами мамонта. Для них пришлось вкопать ещё два столбика.

– Ну и чудо! – восхищённо заметил Семён Ульяныч, отступая от мамонта подальше, чтобы разглядеть получше. – Зверь Еньдропа, ей-богу.

Мамонт громоздился в закутке между заплотом Драгунского подворья и амбарами губернаторского дома, словно в загоне. Для Семёна Ульяновича он был сразу и страшным своей мёртвой, дырявой костлявостью, и прекрасным своим нездешним исполинством. Усилием воображенья можно было убрать все подпорки, облечь остов плотью, покрыть волосатой шкурой – и вот он, зверюга. Он был схож с быком, но чуть согнутые лапы топырились в разные стороны, как у ящерицы, а из опущенной башки торчали такие длинные рога-излучины, что на каждый можно было нанизать десяток человек.

За неделю половина жителей Тобольска побывала на Воеводском дворе, чтобы посмотреть новую диковину. Мужики покряхтывали, прикидывая, как тяжело валить энтого мамонта на охоте, а бабы сообща пришли к выводу, что старый Ремез не спятил, потому что выкопал всё-таки не дьявола с копытами, а обычного китовраса, а китоврас – скотина мирная, пущай и рогатая. Отец Клеоник, эконом Софийского двора, обозрел мамонта, плюнул и сказал:

– Чистый демон-полкан. Хвала господу, что убрали его со святого места.

К мамонту не раз приходил и губернатор Гагарин, подолгу стоял, разглядывая чудо-юдо, и ничего не говорил. Мамонт – не заморская птица попугай, не двухголовый козлёнок из государевой Кунсткамеры, не золото курганов и не диковинное растение картопль. Матвей Петрович не мог заставить себя поверить в такого зверя, весь его жизненный опыт противился мамонту, но и отрицать сие создание тоже было нелепо.