Отвыкнув от дома и от семьи, в горнице среди домашних Семён Ульяныч почувствовал себя всё равно как в тюрьме – в большой, тёплой, светлой, чистой и многолюдной тюрьме. Хотя и не полагалось в праздник, сыновья быстро истопили баню, внуки натаскали воды, а Митрофановна сводила, отмыла, отпарила и расчесала мужа. На печь Семён Ульяныч не влез бы, и его уложили в самой спокойной части горницы – там, где прежде укладывались Федюнька и Танюшка. И Семён Ульяныч проспал до позднего утра. Никто из Ремезовых не пошёл ни на службу, ни на крестный ход.

Воскресное солнце сияло в жёлтых слюдяных оконницах. Красный угол был убран свежим полотенцем. Горели лампады. Огромная печь дышала мягким жаром. Пахло хлебом и молоком. Леонтий помог отцу умыться и повёл его к праздничному столу, на котором высились творожная пасха, освящённый кулич и деревянная миса с крашеными яйцами.

– Садись во главе, батя, – сказал Леонтий.

– Моё ли место? – угрюмо спросил Семён Ульяныч.

– Садись, батюшка, – сказал Семён-младший.

– Садись, старый, – сказала Ефимья Митрофановна.

Семён Ульяныч недоверчиво проковылял под образа.

Вся его семья в два ряда стояла вдоль длинного стола: Ефимья Митрофановна, Леонтий, Варвара, Семён-младший, Маша, Лёнька, Лёшка, Федюнька и Танюшка. Все глядели на Семёна Ульяныча и ждали его слов.

– Христос воскресе, – глухо произнёс Семён Ульяныч и перекрестился.

– Воистину воскресе, – нестройно ответили ему.

А потом все полезли друг к другу христосоваться. А потом наконец расселись. А потом Леонтий придвинул отцу кулич. Ослабевшими руками Семён Ульяныч принялся ломать хлеб на части – каждому по куску.

И праздник худо-бедно ожил, закрутился, поехал. Всё-таки это была Пасха – что может быть радостнее? Всё-таки они были все вместе под крышей своего дома – что может быть покойнее? Но Семён Ульяныч не поверил в эту благодать. Не поверил в баню, в печку, в своё место за столом, в кулич. После тюрьмы, после ссоры с семьёй, а главное – после гибели Петьки! – этого умиротворения не существует. Всё ложь. Праздник – морок, наведённый бесом, видение узника в темнице. Вокруг – враги.

Первым заговорил Леонтий, и Семён Ульяныч с мрачным торжеством понял, что не дал себя обмануть никому – ни семье, ни дьяволу.

– Батя, весна уже на дворе, – сказал Леонтий. – Время решать про выкуп Ивана у степняков.

– Не будет выкупа! – глухо объявил Семён Ульяныч.

Над праздничным столом воцарилось тягостное молчание.

– Русский человек в плену, – терпеливо, но веско сказал Леонтий, надеясь переубедить отца. – Джунгарин Ермакову кольчугу требует. Ты один, батя, знаешь, где в степи её дед Ульян спрятал.