Она распрямилась. Ваня даже испугался. Маша была уже не той тонкой девчонкой, какой Ваня её вспоминал. Она была уже молоденькой женщиной, она расцвела, она бесконечно похорошела, она была полна жизни – хотя и веснушки у неё были всё такие же, и тонкая светлая прядь всё так же падала из-под платка, и всё так же испытующе глядели чуть раскосые глаза…

Маша тоже смотрела на Ваню, едва его узнавая. Бритая голова, как у степняка, одежда степняка, дочерна загорелое, обветренное лицо и грубые, натруженные руки – чужой мужчина, плечистый и заматеревший… Но в его чертах вдруг проступил прежний Ванька: дерзкий, обидчивый, пылкий…

Вслед за Машей из шалаша, кряхтя, выбирался Ремезов.

– Поблагодари батюшку, – подтолкнул Ваню Семён-младший.

Ваня сделал шаг к Семёну Ульянычу и поклонился.

– Спасибо, отец, – сдавленно сказал он.

Глава 3 Остророгие

Глава 3

Остророгие

Ей снилось, что вода затопила весь мир до самого неба, и всё вокруг зыбкое и полутёмное, высокие сосны колышутся, словно водоросли, а звери и птицы превратились в рыб, и по лесам меж деревьев плывут рыба-медведь, рыба-волк и рыба-лось. И в этом подводном лесу стоит Хомани. Она очень красивая, значит, и Айкони тоже очень красивая, но Хомани совсем не такая сейчас, как Айкони. Волосы у Хомани промыты и расчёсаны, они стекают на плечи, словно две тихие волны, а у Айкони волосы спутанные и грязные, и в них застряла хвоя и дохлые комары. Лицо у Хомани гладкое и чистое, оно светится, а у Айкони лицо исцарапано ветками и опухло от мошки. Одежда у Хомани незнакомая, из ткани с красивым шитьём, – наверное, так её одевали там, где она жила, а у Айкони одежда самодельная, таёжная, из волчьих шкур, и ещё вся рваная. И Хомани улыбается, а вот Айкони – почему-то нет.

– Здравствуй, Айкони, – сказала Хомани.

– Здравствуй, Хомани.

– Ты хранишь мой подарок? – Хомани указала на уламу, которую Айкони обматывала вокруг пояса.

– В уламе душа моего мертвеца. А ты почему здесь?

– Я теперь хожу везде. Я свободная, как и ты.

– Но я не свободная.

Айкони в плену. Запястья у неё связаны за спиной, и даже для сна её не развязали, а верёвка тянется к руке Новицкого, хотя он тоже спит.

– Ты всё равно свободная, – возразила Хомани. – Ведь у тебя стучит сердце, и ты вдыхаешь воздух. А моё сердце не стучит, и в груди у меня вода.

– Ты умерла? – ужаснулась Айкони.

– Я просто стала жить по-другому. Так лучше!