Откровенно говоря, он твердо решил пустить себе пулю в лоб, живым в руки чекистов не даваться. К несчастью, сцапали его с удивительным проворством, пальцем не успел шевельнуть.

Сергей Цаплин слушал молча, не переспрашивая. Записывал все в протокол и отношения своего к наспех сочиненной легенде никак не выражал. Не стал придираться к бросающимся в глаза несуразностям, не ловил и на очевидных противоречиях.

Лишь в конце допроса, дав расписаться под каждой страничкой протокола, заметил как бы к слову:

— А тренировались вы маловато, Александр Карлович...

— О чем вы, гражданин следователь? О какой тренировке?

— Подпись у вас чересчур старательная, — сказал Сергей Цаплин с озабоченным выражением лица. — На ученическое чистописание смахивает. Надо было хорошенько потренироваться... Времени у вас было достаточно, никто вас не подгонял, можно было набить руку...

Ястребиные глаза на какой-то миг дрогнули, что-то в них мелькнуло, смахивающее на растерянность, и это было, пожалуй, самым ощутимым результатом их первой встречи.

17

17

Сбылось! В Ленинграде как раз все и сбылось, в Ленинграде!

Жалкие обыватели, склонные к мистицизму и суевериям, смешили его, ни в бога, ни в дьявола он сроду не верил, но смутное предчувствие всегда томило душу. Так уж устроен человек, ничего тут не поделаешь. Еще с осени 1922 года, с молодеческой пробы сил, которую затеял он, отправившись в рискованное путешествие по Совдепии, — целых шесть лет томило, не успокаивалось.

Удивительная, просто неслыханная удача сопутствовала ему в той осенней поездке. В Москве жил с месяц, почти легально, в открытую, обнахалившись настолько, что прогуливался под окнами серого дома на Лубянке, на Кавказе побывал, в городах Поволжья. Только на невских берегах чувствовал себя отвратительно. Нервничал без всякой видимой причины, делал непростительные глупейшие ошибки, стремился любой ценой поскорее смотать удочки.

Не зря, видно, толкуют о таинственных, необъяснимых феноменах человеческой психики. Смеяться над ними грешно, их надо учитывать, потому что лбом стенку прошибить нельзя! К нему-то, увы, это не имеет теперь отношения. Ему теперь поздно что-либо учитывать — самое худшее свершилось.

Катастрофа в ночные часы, когда он рыскал по Ленинграду наподобие затравленного, обезумевшего зверя, выглядела бы, наверно, заслуженной расплатой за утрату равновесия. Поделом вору и му́ка — управляй своими нервами, держи себя на боевом взводе, ни в коем случае не раскисай

Однако чекисты предпочли для ареста утро. Будто в издевку оставили ему несколько шансов, дали возможность малость отоспаться у Карташева и привести себя в порядок.