– Не найдены убийцы и по сей день, – продолжала нагнетать Анхен. – С тех пор ударился в науку он, уехал в странствия, жил в Индонезии. Туземцев там лечил наш доктор. Но, совершеннейший гений! По малейшей улике – по волосу или по частичке кожи, может злодея опознать. Наука химия ему подвластна, как тебе рояль.

Мари окончательно перестала шмыгать носом и заинтересовано оглядела импозантного доктора.

– Анна Николаевна, а что же Вы? Рисунки сделали? Добрый вечер, господа, если он добрый, конечно.

На сцену, в прямом и переносном смысле, вышел рыжебородый господин в сером костюме в жёлтую клетку и со шляпой в руках. Чай, порядки знаем, головной убор в культурных учреждениях принято снимать.

– Дайте полчаса мне, Фёдор Осипович, и будет сделано всё в виде лучшем. Пока рисунки мои тут хранятся, – ответила начальнику сыскного отдела полиции из партера Анхен, указывая двумя перстами на голову.

Сцена убийства впечаталась ей в мозг так, что она, даже если бы захотела, не смогла её забыть. А учитывая, что Анхен обладала феноменальной памятью к деталям, рисунки получились, и в правду, с мельчайшими подробностями. На то она и полицейский художник, а не абы кто!

– Не дурно, – сухо, но всё же похвалил её господин Громыкин, листая предоставленный ему блокнот, с которым барышня не расставалась ни на миг.

– Это просто idéal! Как точно Вы, Анна Николаевна, передали эту ужасную картину убийства на сцене. Будто фотографическая карточка, ей Богу! – удостоилась она более лестной оценки от господина Самолётова, нежели от начальника.

– А Вы, Иван Филаретович, что скажете? – спросил делопроизводителя господин Громыкин, снимая пенсне и округляя обычно узкие карие глаза, добавив с нажимом. – По делу. По существу вопроса. Что скажете?

– Разрешите представить Вам хореографа Леонтия Четвертака. Я его уже опросил, теперь он Вам расскажет о погибших, – ответил господин Самолётов.

– А шо я?! Шо я?! – возмутился невысокий гладко выбритый мужчина. – Ну, ругались дивчины. И шо? До драки дело не дошло.

Анхен быстро набросала его портрет – соломенные волосы до плеч, мешки под соловыми глазами, помятое лицо, мясистые губы.

– Кто ругался? Из-за чего ругался? – спросил Леонтия господин Громыкин строго и поморщился.

От господина Четвертака несло духами как из женской лавки. И эта его помада, и эти ужимки – фу! Хореограф же сначала дёрнул головой, но представительный дознаватель, видимо, произвёл на него впечатление, поэтому он смилостивился и дальше продолжал, обращаясь именно к нему.

– Людочка Пичугина – наша прима, – затарахтел Леонтий.