У Таврического дворца снаружи и в залах, по которым я проходил, была масса народу, и никаким оскорблениям я не подвергался, как об этом неверно сообщали газеты. Действительно, всего один долговязый, кавказского типа человек произнес из дальних рядов: „Изменник“. Я остановился и, глядя на него в упор, громко ему ответил: „Неправда!“ Тип настолько уменьшился тогда в росте, что головы его больше не стало видно, и я спокойно продолжал дорогу, без малейших каких-либо инцидентов…»

На самом деле было не совсем так. Когда в Таврическом объявили о том, что ведут Сухомлинова, начался страшный шум: солдаты с винтовками с примкнутыми штыками сбегались для того, чтобы лично расправиться с этим старым, перепуганным человеком. Навстречу Сухомлинову выбежал новый генерал-прокурор — Александр Фёдорович Керенский. Он закричал: «Не сметь прикасаться к этому человеку!», сорвал с него погоны — Сухомлинов был в мундире царских времен — и бросил солдатам, которые их стали рвать и топтать.

— Товарищи, если вы не верите мне, я готов застрелиться у вас перед глазами! — объявил Керенский представителям Петросовета. — Но мы должны судить его народным судом!

Керенский защищал экс-министра от самосуда вовсе не из благородства. Он имел далеко идущие планы: сделать Сухомлинова главным героем показательного процесса над старой властью. На этом процессе он мечтал блистать лично, как главный обвинитель.

Сухомлинова вновь отправили в Петропавловскую крепость. После Февральской революции условия заключения здесь сильно изменились. Исчезла дополнительная мебель, исчезла удобная постель. А главное, узники теперь не могли себя чувствовать в безопасности. Питались они объедками с солдатской кухни, а по ночам охранники устраивали обыски и жестоко издевались над заключенными — бывшими генералами, министрами, князьями.

Революционная власть арестовала и Екатерину Викторовну Сухомлинову. Она оказалась в одной камере с бывшей фрейлиной императрицы Анной Вырубовой. Кстати, Распутин как-то сказал, что он любит только двух этих женщин.