— Не знаю, старик, кто ты. Я не верю сказкам, что плетут про тебя на базарах и в караван–сараях, я не верю, что ты святой Хизр, что ты бессмертный Хизр, а вот словам твоим верю, ибо устами твоими говорит мудрость. Ты прав! Пора придушить Москву, пока она еще не загородилась каменными стенами, но ты советуешь мне мириться с Мамаем. Нет! — Хан покачал головой, зло сверкнул глазами: — Нет! Нет! Чтоб хан из золотого рода Чингиса примирился с безродным мурзой, силой захватившим власть над степями и ордами, тому не бывать!

— Тебе одному сладить с Москвой не под силу, — жестко сказал Хизр.

Хан вспыхнул, схватил старика за плечи.

— Ты потерял разум, святой Хизр, посмев сказать мне такие слова!

Но Хизр знал, как обуздать гнев ханский. На бешеный выкрик ответил спокойно и веско:

— Мамаю тоже не под силу с Русью справиться, а вместе вы Москву по бревнышку размечете, пепел ее по ветру пустите, корабли в Египет с рабынями русскими пошлете… — И, наклонясь к самому уху Азис–хана, он закончил шепотком: — Да и Мамаю глотку перекусить легче будет, когда войдет он в твою юрту.

Хан, словно обессилев, уронил руки, потом спросил:

— Думаешь, сумеем?

— Москву–то погубить?

— Нет, не Москву, а Мамая.

— Что же, можно и его.

— Хорошо! Идем…

Глухая тьма будто влилась и застыла навеки в подземелье ханского дворца.

Челибей в этой тьме давно уже не думал о воле. Порой медленно копошились воспоминания о голубом небе, о степных травах, о лошади, мчащейся навстречу ветру, но чем дальше, тем явственнее он понимал, что все это не для него, что это навеки потеряно, и начинало казаться, что все это лишь сон, привидевшийся в заколдованной тишине подземелья, тишине, в которой слышно, как изредка звякают звенья цепи, как шебуршит в истертой соломе крыса, как лениво стукает в груди сердце. И вдруг! Грохот засова. Пронзительный визг ржавых дверных петель, ослепительный свет.

Мурза закрыл глаза ладонями.

— Ты еще жив?

«Голос Азис–хана!» — Челибей отвел руки от лица. — «Он, Азис–хан!..»

Ослепивший его в первые мгновения свет стал тем, чем он был на самом деле — тусклым, красноватым светом, пробивавшимся через круглые дырки в железном фонаре.

— Ты еще жив, Челибей? — повторил хан. Мурза поднялся. Ноги подкашивались. Чтоб не упасть, он схватился за решетку: нет, падать нельзя! Нельзя показывать врагу слабость! Пусть Азис–хан не думает, что сломил баатура в этой могиле для живых. Ответил хану глухим, беззвучным голосом, но ответил дерзко: