— Если немцы Литву перестанут тревожить да на Новгород полезут, поможешь князь–Михайле?
Судорога пробежала по лицу Ольгерда,
— Ужель то возможно?
— Возможно, княже!
Ольгерд вдруг расхохотался.
— Значит, Мамай зовет меня на медвежью облаву. Обложили зверя, берлогу отыскали!
— Отыскали! У того медведя берлога каменная на Боровицком холме, что по–над Москвой–рекой в устье Неглинной.
Ольгерд оборвал смех:
— А сам Мамай что ж дремлет?
— Трудно ему еще. В Орде смута.
Ольгерд кивнул:
— Ладно, будь по–твоему! Скажи Мамаю: великий князь Литовский Ольгерд Гедеминович до медвежьей травли охотник, но пальцем не пошевельнет, пока волчьи стаи рыцарей на Новгород не повернут.
— Скажу, княже.
— Теперь куда? Немцев пойдешь на Новгород натравливать? — спросил Ольгерд.
— То мне не по чину, — с нарочитым смирением ответил Некомат. — Я торговый гость, а не папа Римский. Они, дьяволы, только папы и послушаются. Я в Каффу еду, к фрягам. [188]
— Почто?
— В Каффе слово скажу — в Авиньоне [189] услышат, а из Авиньона и до рыцарей дойдет.
— Широко задумано!
— Истинно! Не было ни чарки, да вдруг ендовой! [190] — Старик засмеялся, заперхал по–козлячьи: — Мамай думал, потому и широко.