«Ну что ж! Когда–нибудь и умирать надо, а коли пришел твой час, умри честно. Что, взяли, рыцари?» — думал мастер. Такие мысли бодрили, но сил было мало, и все чаще кусок черствого хлеба, который бросали ему, доставался крысам.

Нежданно–негаданно шум, возня с замком и струя свежего воздуха из открытой двери. Пляшущий свет факела.

— Вставай!

Лука не пошевелился.

— Спишь, что ли? Вставай!

«Сейчас пнут», — подумалось Луке, но пинать его не стали, а неожиданно бережно подняли и понесли наверх.

Тусклый свет серого осеннего денька, лившийся в узкие окна–бойницы верхнего этажа башни, показался Луке ослепительно ярким. Истомленное тело манила мягкая постель, покрытая медвежьим одеялом, а голодное брюхо тянуло к столу, уставленному яствами. Лука, не раздумывая, с чего это на него рыцарские милости посыпались, накинулся на еду.

«Мучили — не сказал. Холить станут — и подавно не скажу!» — ухмылялся зодчий, уплетая за обе щеки добро, стоявшее на столе. А вот на постель мастер не пошел.

Немцы удивились: «Чего ему нужно?» Позвали переводчика. Лука сказал с укором:

— Неужто вы не понимаете, окаянные, что я обовшивел и коростой зарос? Помыться надо!

Переводчику велели сказать:

— Хорошо, мастер, помоешься. Тебе принесут ушат теплой воды.

Луку такой ответ отшатнул. С обиды он плюнул.

— Что вы, сволочи неумытые, придумали! Держали человека в хлеву да ушат воды сулят. Нешто и бани на землях Ордена не найдется?

Магистр, которому доложили о неслыханных претензиях пленника, скривился презрительно.

— Пусть моется глупый старик, как хочет. Найти у русских мужиков баню! Приказать натопить по всем варварским обычаям! Пусть даже пучок березовых веток ему будет дан!..

Эти слова перевели Луке, он недоверчиво спросил:

— Пучок веток — это веник, что ли?

— Да, веник.

— Вот это добро! Помоемся…