Бренко не ответил. Отвернулся, крикнул:

— Поехали!

Опять заскрипели колеса. Поп затих. Лежал он на животе, лицом в сено, изредка всхлипывал. Игнатия поп совсем затеснил, но тот молчал, терпел, думал и внезапно, сам не зная почему, нашел в себе силы раскрыть рот, сказать:

— Поп, повинись… лучше будет…

Не много слов, но и их хватило Игнатию, чтобы разбередить рану. Больше уговаривать попа не стал, а поп живо поднял голову, наклонился над Игнатием, дохнул в лицо.

— Думаешь, лучше будет?

Кремень молча мигнул.

— Я и сам то же думаю, — прошептал поп и, встав в телеге на колени, запричитал:

— Слушайте меня, люди русские, и ты, боярин Бренко, и ты, товарищ мой по скорбному ложу…

Преодолевая боль, Кремень сквозь стиснутые зубы пробормотал:

— Не бывал я товарищем Каину…

— Именно! Именно! — кивнул поп. — Аки Каин, я! Окаянный я! Грешен! — Оглянувшись на столпившихся вокруг воинов, продолжал: — Велел мне поганый Мамай идти вместе с ордой. Сказал нечестивый Мамай: «Аще побьет князь Митрий мово мурзу Бегича, иди, поп, на Русь, отрави князя Митрия да князя Володимира, отрави ближних бояр. Тако и будет победа на стороне ордынской», а я, Мамая страшась, пошел.

— Небось, заплатить Мамай обещал?

Поп сердито взглянул на спросившего: «Чего глупость спрашивать?» Однако ответил, но, видно, забыл о покаянии, ответил с ухмылкой:

— Это само собой.

Тогда Бренко, ухватясь за резной передок телеги, закричал:

— Ты бы и меня отравил, дьявол!

Поп от страха осел, мотал головой.

— Ты и Русь погубил бы!

Игнатий Кремень приподнялся, взял Бренка за локоть.