И вот Тимофей Мак-Шанус, удалившись от яств и напитков, отправился посмотреть на красивую пастушку, продававшую гравюры и шипучие напитки. Что же он увидел там? Ничего особенного, если смотреть издали, но стоило подойти несколько ближе — и он увидел самую черную и лукавую пару глаз, какую вы когда-либо видели на лице Венеры.

Я не похожу на всех мужчин, когда дело касается женского пола, но когда эта девушка взглянула на меня, я покраснел, как солдат перед военным судом.

Не выше среднего роста, с темно-каштановыми, почти черными волосами и губками как розовый бутон, в ней было нечто французское и в то же время американское, делавшее из нее какое-то чудо.

Она была молода — около восемнадцати, я думаю, — в ее фигуре было что-то, делавшее ее, сообразно нашим северным понятиям, на пять лет старше; но я, знающий Европу, скажу: нет! ей всего восемнадцать лет, Мак-Шанус, мой мальчик, и в Америке распустились эти персики на ее щечках. Если бы я ошибся, то достаточно было услышать ее голос, чтобы подтвердилось мое мнение. Голос этот, когда говорила молодая девушка, был так чист и музыкален, как звон серебряных колокольчиков.

— Не хотите ли купить какую-нибудь новеллу? — спросила она, расцветая, точно букет роз. — Последняя вещь, принадлежащая перу сэра Артура Холль-Ройдера с его автографом… одна гинея.

— Милая моя, — сказал я, — Тимофей Мак-Шанус читает только собственные произведения. Не говорите о его бедных соперниках.

— Ах, какой вы остроумный! — сказала она, глядя на меня с любопытством. — Лучше ваших книг нет, разумеется. Почему же вы не прислали мне несколько экземпляров на продажу?

— Потому что все они уже распроданы, — ответил я. — Архиепископ и лорд-канцлер, оба сожалеют об этом. «Тимофей, — сказал мне его сиятельство, — великие писатели умерли, Тимофей! Восстань и пиши, или мы погибли окончательно». Всех богатств не хватит на то, чтобы купить одну из моих повестей… если только вам не удастся получить ее за четыре пенса у какого-нибудь букиниста.

Она решительно не понимала, как ей держаться со мной.

— Как странно, что мне незнакомо ваше имя, — сказала она с некоторым смущением. — Печатались ли рецензии в газетах на ваши сочинения?

— Моя милая, — ответил я, — все эти газетные рецензенты не могут понять их. Будьте к ним снисходительны. Вы в той же мере не можете сделать шелкового кошелька из свиного уха, как не можете сделать черных жемчужин из леденцов. Будь это возможно, Тимофей Мак-Шанус всегда ездил бы на собственном автомобиле, а не наслаждался бы задней скамейкой омнибуса. Мир странен, и в нем больше плохого, чем хорошего.