— Нравится вам мой жемчуг? — спросила она.
Я ответил, что он достоин того, чтобы она носила его.
— Папа купил его в Париже, — сказала она самым естественным тоном. — Он не совсем черный, как видите, а с бронзовым отливом. Я отношусь к нему совершенно хладнокровно… Я предпочитаю вещи, которые блестят.
— Как ваши глаза, — воскликнул я, читая в них выражение полной искренности. Да, я мог бы теперь громко смеяться над тем, что мне рассказал о ней мой друг Фабос. — Как ваши глаза, когда вы танцевали с моим знакомым доктором.
Она покраснела до корней волос и отвернулась.
— О, доктор Фабос! Вы разве знаете его?
— Вот уже десять лет, как мы живем с ним, точно братья.
— Скажите, много людей умертвил он в Лондоне?
— Он не занимается такими почетными обязанностями. Он деликатный, честный, независимый джентльмен. Никого богаче не найдете вы, пожалуй, и в Америке. Человек, который осмелится слово сказать против него, будет призван к ответу самим Тимофеем Мак-Шанусом. Пусть он примирится с небом прежде, чем сделает это.
Она бросила на меня лукавый взгляд, еле удерживаясь от смеха.
— Я уверена, что он послал вас, чтобы вы сказали это! — воскликнула она.
— Ну да, послал, — ответил я. — Он очень беспокоится относительно вашего мнения о нем.
— Что же я могу знать о нем? — сказала она и, обернувшись в ту сторону, где он стоял, воскликнула — Он разговаривает с моим отцом. Я уверена, он догадывается, что мы терзаем его здесь на кусочки!
— Каждый из которых — настоящая жемчужина, — ответил я.
— О, папа зовет меня! — воскликнула она, сразу прерывая наш разговор.
Спустя минуту после этого я увидел, как генерал, она и доктор Фабос уходили вместе, как будто всю жизнь были знакомы друг с другом.
— Да не прогневается великий Бахус на маленьких божеств, которые распоряжаются всеми этими банкетами, да простит он им! — крикнул я Барри Хиншоу и всем остальным. — Он ушел, не оставив нам денег для ужина, а у меня всего два шиллинга и десять пенсов — весь капитал мой в этом смертном мире.
Мы печально покачали головой и застегнули наши пальто. Пришли жаждущие и уходили жаждущие.
— И все это из-за безделушки, которую я мог бы спрятать в своем кармане, — сказал я, когда мы выходили из Тоун-Холла.