«Ваше Императорское Величество, — писали наконец встревоженные убытками санкт-петербургские акционеры, — всемилостивейше покровительствуя Российско-Американскую Компанию и вообще отечественную торговлю, не дозволит далее стеснять российскую промышленность частным североамериканским торгашам с прочими неуемными своими согражданами, не дозволит отменить всю возможность производить более промыслы и совершенно нарушить спокойствие российских колоний...»

Кончился 1813 год. Русские войска давно изгнали Наполеона из России, гнали его по всей Европе, приближались к Лейпцигу. Американские Соединенные Области воевали с Англией. В Испании разгоралась гверилья — народ сражался против войск французского узурпатора. Мексиканский священник Хозе Морелос продолжал восстание Идальго, расстрелянного королевскими солдатами. Мир был охвачен войной, она приближалась сюда, и российские дипломаты требовали не обострять недоразумения компании.

Вместе с копией прошения царю акционеры прислали и копию договора, заключенного с новой торговой компанией, созданной американцами у устья реки Колумбии. Бостонские купцы выходили на Тихий океан, вбивали надежный клин между Ново-Архангельском и Россом. Так они займут и Калифорнию и Аляску, а министры всё еще будут толковать о «недоразумениях».

Баранов устало положил бумагу на крышку бюро. Непрозорливость и равнодушие! Кровью и потом политые места, обысканные российскими морепроходцами, труд и просвещение, слава родной земли — что им, санкт-петербургским чиновникам и бобролюбцам! Они, наверное, не очень тужили, когда и Москва горела, когда русское сердце обливалось кровью, когда он сам и сотни промышленных с трепетом ожидали известий из России. Ничего им этого не нужно!.. Сегодня прибыл бостонский корабль. Шкипер Джиль теперь служит Колумбийской компании. Американские купцы торопятся к чужому добру...

Надо было бы самому пожаловаться в Вашингтон конгрессу. Народ, с которым он всегда старался жить в дружбе, не позволит ее нарушить!

В зальце стало светлее. Утреннее солнце обновило золотые рамы картин, висевшие на бревенчатых стенах, засияло на начищенном Серафимой ободке большого глобуса, отразилось в стеклах двух книжных шкафов.

Баранов по-прежнему жил один. Много лет назад, на Кадьяке, для укрепления связей с береговыми индейцами, женился он на дочери кенайского вождя. Вождь был крещен монахами, получил имя Григория, в честь Шелехова, дочь названа Анной.

Баранов оформил брак. Но Анна Григорьевна не хотела покидать свой народ, осталась на Кадьяке. Сын ее и Баранова Антипатр и дочь Ирина жили с ней. Они учились в школе, учрежденной еще Резановым. Мальчик стремился стать моряком, плавал на кораблях, девочка была любимицей всего побережья.