Как-то вечером все другие аудитории оказались занятыми, и мы собрались в небольшой угловой комнате, про которую было известно, что в ней родился Герцен. Все это знали и не раз об этом говорили: как странно… Появляется на свет младенец, и кому может прийти в голову, что с его именем будет связана целая эпоха в развитии русской общественной мысли. А потом — ты сидишь в этих же стенах и смотришь в окно: придет ли сегодня на лекции девочка, которая тебе нравится… Или, пропустив последний поезд в Переделкино, где находится общежитие, растягиваешься на столе именно в этой угловой комнате, потому что утром уборщицы позднее всего добираются сюда с тряпками и ведрами.

И сейчас, собравшись на очередной семинар, в этих стенах мы как-то острее ощущали живую, невыдуманную связь времен… Наверно, поэтому и напали так резко на прочитанный в тот вечер рассказ.

Кто читал, я не помню. Помню только, что рассказ строился, как неожиданная встреча двоих — мужчины и женщины, — которых на несколько лет развела война, и вот — они столкнулись в зале ожидания, незадолго до отхода поезда.

Необязательность событий, преднамеренная случайность — это стало предметом наших нападок. Легче же всего — создать необычные и необычайные обстоятельства! Пришел на вокзал, встретил женщину, которую любил до войны, поговорил с ней… И — готов рассказ!

Мы дружно ругали автора, отыскивая все новые и новые обвинения в его адрес. Потом, как всегда, наступила очередь Паустовского. У меня не вызывало сомнений, что Константин Георгиевич присоединится к нашему единодушному мнению, только разовьет его.

Но он сказал:

— Что касается меня, я бы не стал ругать рассказ так безапелляционно. Бывает всякое. И не то еще случается. Одна наша киевская гимназистка стала принцессой где-то в Индокитае… А уж если ругать, — как раз за то, что автор не до конца использовал ситуацию, которую сам избрал, никто ему ее не навязывал…

Очевидно, случай с гимназисткой-принцессой вернул Паустовского в Киев его молодости, и он стал рассказывать, как в годы гражданской войны его мобилизовали и он некоторое время служил в караульном полку. Положение на Украине было тревожным. Деникин взял Одессу. И у большевистского командования не доходили как-то руки до этого полка, составленного из дезертиров, из пленных, попавших к красным в ходе боев с «вольными украинскими атаманами». Была там и рота махновцев, махновец же и командовал полком — бывший адъютант батьки.

Напыщенный, глупый, истеричный самодур — таким возникал Антощенко в рассказе Паустовского. Кончил Антощенко плохо. Впрочем, этого и следовало ожидать. Ночью он подъехал к складу и на вопрос часового: «Кто идет?» — разразился обычной своей руганью, на что был великий мастер. Тогда часовой, узнавший, конечно, Антощенко, быстро крикнул три раза: «Кто идет?» — и выпалил в него из винтовки в упор.