Здесь я хочу сделать одно небольшое, но необходимое отступление.

Наверное, это чувство знакомо всем пишущим. Всем, независимо от таланта и опыта, начинающим и продолжающим, маститым и тем, чей сборник, изданный пять лет назад тиражом в пять тысяч экземпляров, продолжает в безвестности пылиться на полках книжных магазинов. Это — неизбежное чувство волнения, которое вызывает лежащий перед тобой чистый лист бумаги. И еще удивление, когда он, буква за буквой, начинает покрываться строчками. И трепет — так ли все получается, как хотелось? Бывают заторы. Но это не страшно. Потому что писатель не одинок, оставаясь наедине с листом бумаги. Рядом множество людей, с которыми он когда-либо встречался, которых любил или ненавидел, которых знал или слышал о них. Они — его спутники на той трудной дороге по сильно пересеченной местности, что ведет к созданию книги.

Умение отточить фразу и сделать ее непринужденной. Построить звучащий диалог. Или так описать дождь, чтобы читателю захотелось накинуть плащ. Все это, бесспорно, нужно, и без этого просто нет писателя. И одновременно — все это ни к чему, если нет главного: знания жизни.

Паустовский приучал к мысли, что нет и не может быть резкого отграничения: вот — жизнь, а вот — роман… Настоящая литература неотделима от живого, всамделишного человека, от его поступков, от того, что происходит с ним в действительности. А читателю предоставляется ничем не ограниченная свобода — на основе личных впечатлений и представлений о жизни проверять достоверность событий, происходящих в книге, и соглашаться или не соглашаться с ее автором. Чем больше совпадений, тем бо́льшим доверием пользуется писатель.

Паустовский знал людей. Любил их. И его любовь не осталась безответной. И при жизни, и теперь, когда все написанное им называется коротко — творческое наследие.

Вот мы в качестве одной из достопримечательностей современной прозы отмечаем усилившуюся тягу к точности, достоверности описываемых событий, к документальности, которая иной раз оказывается серьезнее, глубже, значительнее беллетризованного вымысла, И было бы нерасчетливо забывать, что «Кара-Бугаз», например, — четыре десятка лет назад — начинал собой целый список названий, от книг Михаила Лоскутова о Туркмении и Казахстане, памирских дневников Бориса Лапина — до «Отблеска костра» Юрия Трифонова, до «Бездны» Льва Гинзбурга.

— Что может дать нам Кара-Бугаз и что может дать Кара-Бугазу Эмба? Прекрасно! Мы можем дать нефть, хотя наша нефть слишком хороша, чтобы пускать ее на топливо. Самые южные наши выходы нефти… лежат сравнительно близко от Кара-Бугаза и Мангышлака. Я полагаю, что весь восточный берег моря — Эмба, Мангышлак, Кара-Бугаз, вплоть до Чикишляра, — должен превратиться в мощный индустриальный пояс на границе пустыни.