Ох, как страшно мне было…

Ясно ведь, что я не смогу уйти после выстрела. Да и как спрятаться в незнакомом городе? Но, если уж решился, главное — не метаться!

Днём я ждал её в переулке у егорьевского собора. Солнце палило, и я отошёл в тень деревьев.

…когда царица поднялась на Скейскую Башню, то все вдруг замолкли, поражённые, и с перехваченным дыханием провожали её взглядами, пока она шла к парапету. И даже гром войска словно бы стал тише, когда царица поднялась на Скейскую Башню…

Обрез был в авоське, чёрной такой и длинной сумке. Я стоял и ждал. Когда она прошла мимо, рядом, так, что повеяло прозрачными духами, я вышел и прицелился в затылок, не вынимая оружия из сумки. В затылок, который я целовал, не помню сколько раз. И нажал спуск. Раздался глухой щелчок. Это была осечка.

Она обернулась.

— Это ты, что ли, Август?

И тут чёрно-зелёный шар взорвался в моём мозгу.

Бездна.

Что в этой пропасти, в этой чёрной метели происходило со мной, я не помню. Очнулся, когда меня расталкивали. Я вышел из автобуса и онемел от ужаса.

Передо мною текла Москварека, а за нею топорщился Коломенский Кремль. Было такое ощущение, точно меня какая-то невидимая рука в одно мгновение перенесла обратно за несколько десятков километров. Как будто всё мне приснилось!

Наверное, я бежал, но, как и куда подевалась страшная моя авоська — непонятно; провал.

О, будь они прокляты, телеги смерти!

Как можно уезжать из города, уезжать на этой нелепой бесовской таратайке?! О Город, Город мой! Лишь твои каменные гребни оживляют меня, древний дракон, дыбящий крылья на берегу реки. Возьми меня, утешь меня, бедного…

В расплавленном воздухе Кремль прилёг у воды, словно собирался пить, и смотрел в неё, как в зеркало.

Как во сне, я миновал переправу, поднялся к Воротам и вошёл, и растворился. И поехали вокруг древнеримские руины, вперемежку с уютными деревянными домишками, точно я стоял на эскалаторе, а всё вокруг текло само собой.

Нет, не нужно мне было в тот день входить в Башню! Демонский май расплавил моё сознание; я чувствовал, что если войду под своды Башни, серые, холодные и страшные своды, случится что-то непоправимое. Параллельное Существование — вот что меня пугало, и правильно пугало, потому что если раньше оно лишь изредка проявлялось и сквозило, то теперь, когда чёрно-зелёный взрыв в мозгу оглушил меня и совершенно подавил сопротивляемость — оно стало лицом к лицу, как зеркало.

Но что мог поделать я — убийца-неудачник, шут-ревнивец, дурацкий колпак? Лопнули твои реторты, почтенный Фауст! Какая-то воля толкала меня туда, какое-то болезненное любопытство, дрожь риска: может, пронесёт, обойдётся? Это как желание глянуть в глубину, в пропасть, в бездонный колодец.