Макори всегда относился к историям о жестоком обращении с заключенными с некоторой долей скептицизма, не в последнюю очередь потому, что не хотел верить, что силы, которым он служил, могли вести себя так плохо. Но преступления, которые описывал Кабайя, несли на себе безошибочный отпечаток правды, и Де Ланси тоже это знал.

Сначала он реагировал яростными, громогласными отрицаниями и заверениями в своей невиновности, грозя кулаком Кабайе, проклиная его, осуждая его как лжеца и даже поворачиваясь к наблюдающим за ним Мау-Мау, настаивая на том, что все обвинения против него были просто злыми измышлениями. Но по мере того, как жертвы и их страдания нарастали, у Де Ланси, казалось, иссякли и энергия, и убежденность. Его плечи поникли, голова опустилась, а голос замер.

Первым инстинктом Макори было то, что Де Ланси был избитым человеком, который знал, что его вина теперь не подлежит сомнению, и что единственный вопрос, который нужно решить, - это характер его наказания. Но, присмотревшись повнимательнее, Макори увидел кое-что еще. Чрезвычайно тучный мучитель не сдавался. Все это было лишь прикрытием. На самом деле, он планировал. И в то время как Кабайя продолжал свои обвинения, а его аудитория становилась все более горячей, Де Ланси казался спокойным.

- "Этот человек думает, что сможет избежать наказания", - понял Макори. Но как?

Речь Кабайи подошла к концу.

- Итак, - заключил он, - я прошу присяжных признать Нгуо-Палача виновным по всем пунктам обвинения!

Кабайя стоял лицом к своим кричащим, ликующим, насмешливым людям и ждал, пока шум утихнет. - Он повернулся к Де Ланси и спросил: - У вас есть что сказать в свою защиту?

Квентин Де Ланси с трудом поднялся на ноги. Макори знал, что для белых женщин, таких как Шафран Кортни, которые придавали такое значение своей стройности и физическому здоровью, ожирение было моральным, а также эстетическим оскорблением. Это наводило на мысль о жадности, лени и потворстве своим желаниям. Но мужчины из бедных африканских семей, которые всю свою жизнь прожили в тени недоедания и даже голода, видели в большом обхвате признак богатства и власти. В их мире только самые могущественные вожди могли когда-либо надеяться сравниться с Де Ланси. Как бы они ни ненавидели его за то, что он сделал, они не могли не испытывать к нему восхищения.

- Да, ты, грязный черный бабуин, я должен кое-что сказать, хорошо. - Квентин Де Ланси высоко держал голову и смотрел на Кабайю, бросая ему вызов первым отвести взгляд. - Я сделал все, как ты сказал, и сделал бы это снова, десять раз.