Вероятно, Ришон взял себе за правило не стрелять прежде врагов, потому что и на этот раз ждал первого выстрела королевских войск. Только потом, как и во время первого нападения, из-за укреплений показался страшный ряд мушкетов, которые уже нанесли так много вреда королевской гвардии.

Затем загремели шесть орудий маршала, и полетела земля с парапетов и палисадов, венчавших валы.

Ответ крепостных орудий не заставил себя ждать. Они тоже заговорили и многих положили в королевских войсках. Но по команде начальников эти кровавые борозды исчезли; края раны, на миг открывшись, вновь закрылись, и главная колонна, на минуту расстроенная, опять сомкнулась и пошла вперед.

Пока заряжали орудия, с обеих сторон началась стрельба из мушкетов.

А через пять минут залпы с двух сторон раздались в одно и то же время, как два удара грома, прогремевшие вместе.

Погода была тихая, безветренная, и дым оставался висеть над полем битвы. Скоро осажденные и осаждавшие исчезли в его облаках, которые изредка прорезывались огненными молниями артиллерийских выстрелов.

Время от времени из этих облаков, из последних рядов королевского войска, выходили люди, шатаясь, и через несколько шагов падали, оставляя за собой кровавый след.

Скоро число раненых увеличилось, а гром пушек и свист пуль продолжался. Между тем королевская артиллерия начинала палить не целясь, наудачу, потому что в густом дыму не могла отличить своих от неприятеля.

Напротив того, крепостная артиллерия видела перед собой только врагов и потому действовала все быстрее и сильнее.

Вдруг королевская артиллерия замолчала: очевидно было, что начался приступ и что наступающие и осажденные вступили в рукопашный бой. Зрители смотрели на поле боя со страхом.

Между тем дым, который уже не прибавлялся после того, как смолкли орудия и мушкеты, медленно поднялся вверх. Стало видно, что королевская армия в беспорядке отброшена, что подножия стен покрыты трупами. В укреплении был сделан пролом, но его заполняли люди, пики, мушкеты. Среди них стоял Ришон, залитый кровью, однако спокойный и хладнокровный, как будто он присутствовал только в качестве зрителя при страшной трагедии, в которой только что сыграл такую важную роль. Он держал в руках топор, притупившийся от ударов.

Казалось, какое-то колдовство хранило этого человека, который беспрестанно находился в огне, всегда впереди — во весь рост, без всякого прикрытия. Но ни одна пуля не попала в него, ни одна пика не ранила: он был столь же неуязвим, сколь и бесстрашен.

Три раза маршал де Ла Мельере сам водил войска на приступ, три раза их опрокинули на глазах короля и королевы.