— Вы забываете, — сказал герцог, — что здесь дело идет о мщении; если бы вы были принц крови, вас все равно бы повесили.

Каноль инстинктивно хотел обнажить шпагу, но шпаги на нем не было. Понимание положения вернуло ему силу, гнев его утих, он понял, что его преимущество в его слабости.

— Господин философ, — сказал он, — горе тем, кто пользуется правом такого мщения, и вдвойне горе тому, кто, пользуясь этим правом, забывает человеколюбие! Я не прошу пощады — прошу правосудия. Есть люди, которые любят меня, сударь, я намеренно останавливаюсь на этом слове, потому что вы не знаете, что значит любить, это мне известно. И что же? В сердцах этих людей вы навсегда запечатлеете вместе с воспоминанием о моей смерти гнусный вид виселицы. Убейте меня ударом шпаги, застрелите меня, дайте мне ваш кинжал, и я заколю себя сам, а потом вы повесите мой труп, если это вам доставляет удовольствие.

— Ришона повесили живого, сударь, — холодно возразил герцог.

— Хорошо. Теперь выслушайте меня. Со временем страшное несчастие падет на вашу голову, тогда вспомните, что этим несчастием само Небо наказывает вас. Что касается меня, то я умираю с убеждением, что вы виновник моей смерти.

И Каноль, бледный, дрожащий, но полный негодования и мужества, имевший еще силы выказать черни свою гордость и презрение, подошел к виселице и поставил ногу на первую ступеньку лестницы.

— Теперь, господа палачи, — сказал он, — делайте свое дело!

— Да он только один! — закричала толпа в изумлении. — Давайте другого! Где другой? Нам обещали двоих!

— А, вот это утешает меня, — сказал Каноль с улыбкой. — Эта добрая чернь недовольна даже тем, что вы делаете для нее. Слышите вы, господин герцог?

— Смерть ему! Смерть ему! Мщение за Ришона! — рычали десять тысяч голосов.

Каноль подумал:

«Если я приведу их в бешенство, то они могут разорвать меня на куски и я не буду повешен; как взбесится герцог!»

Поэтому он закричал:

— Вы трусы! Я узнаю некоторых из вас. Вы были при штурме Сен-Жоржа, я видел, как вы бежали… Теперь вы мстите мне за то, что я тогда вас побил.

Ему отвечали ревом.

— Вы трусы! — повторил он. — Вы бунтовщики, подлецы!

Ножи заблистали, и к подножью виселицы посыпались камни.

— Хорошо, — прошептал Каноль.

Потом прибавил вслух:

— Король повесил Ришона и прекрасно сделал; когда он возьмет Бордо, так повесит еще немало других.