– Вот. Если вы вдруг что запамятовали, то можете ознакомиться. Вам по контракту еще год и два месяца в салоне работать, а иначе неустойка. Во-от тут мелким шрифтом прописана.

Он ткнул миндалевидным, девичьим ногтем в бисерные строчки. Успенский наклонился к листу, чуть было не задев его длинным носом, нахмурился.

– Тут написано, прозорливый вы наш, что, в случае преждевременного расторжения договора, вы обязуетесь выплатить нашей организации в качестве неустойки сумму, троекратно превышающую общую сумму ваших заработков за все время работы по договору. И сделать это вы обязуетесь в течение десяти календарных дней с момента расторжения. Если вы к этому готовы, то у меня возражений нет. Я вот подсчитал, сколько вы у нас заработали.

Взглянув на цифры, Успенский почувствовал, как силы и решимость покидают его. Стоять перед насмешливым взглядом режиссера и свинским управляющего вдруг сделалось трудно. На смену браваде пришла непомерная, беспомощная усталость. Света заботливо подвинула к нему стул.

– Сколько, вы говорите, мне еще осталось? – спросил он, судорожно вздохнув.

– Год и два месяца. Но у нас для вас есть и хорошие новости. Мы же не звери, поэтому все обсудили и решили пойти вам навстречу. Поработаете еще год по двойному тарифу и за меньший процент, провернем несколько рекламных кампаний салона с вашим участием – и отпустим, если сами захотите. Согласны?

Вадим Сигизмундович безвольно кивнул, глядя невидящим взором куда-то в угол.

Когда за визитерами закрылась дверь, Успенский вышел в коридор к Свете, которая провожала дорогих гостей.

– Света, ты не могла бы все-таки съехать?

– Да ты что? Оставлять тебя одного в таком состоянии? Как ты мог такое обо мне подумать, Вадим, дорогой! Что ж я, тварь какая-нибудь бездушная? Ты меня обидел, конечно. Но я ведь все понимаю, тебе тяжело. Ты мне близкий, родной уже человек, и я не собираюсь тешить свое самолюбие, бросая тебя одного в болезни.

Вадим Сигизмундович посмотрел на нее чуть дольше, чем требовалось для осмысления ответа. В итоге никакого ответа с его стороны не последовало, зато в чертах лица и взгляде были различимы усталость, брезгливость и что-то вроде презрения. Он развернулся и ушел в свою комнату, захлопнув дверь.

«Ну вот и славно, вот и хорошо, – подумала Света, глядя вслед вопросительной спине сожителя. – За год кто знает, как жизнь повернется? Изловчусь, поднажму, усовершенствую тактику. Живым не уйдет». Довольная проделанной работой, она пошла в комнату, расслабленно плюхнулась в кресло. Все-таки утренняя кампания по пленению противника прошла волнительно, а вдруг Успенский выкинул бы какой-нибудь фортель или смылся до прихода подкрепления? Но теперь можно выдохнуть.