Сафон не знал, куда деваться от стыда.

— Странно это, — продолжил Бостар, перебив его. — Если бы я сейчас погиб, отец целиком был бы твоим. Почему же ты не дал мне исчезнуть в небытии?

— Ты мой брат, — уныло возразил Сафон.

— Так и есть, но ты стоял на месте и ничего не сделал, только смотрел, как я чуть не свалился в пропасть, — яростно возразил Бостар. — Потом тебе удалось взять себя в руки… Так что я благодарен тебе, что ты спас мне жизнь. Благодарен и верну тебе долг, если смогу.

Он подчеркнуто точно плюнул на землю между ними.

— И тогда ты умрешь для меня.

Сафон разинул рот. Он только молча смотрел, как Бостар встает и уходит.

— Что ты скажешь отцу? — окликнул он брата.

Бостар обернулся и презрительно посмотрел на него.

— Не беспокойся. Он ничего не узнает.

И растворился в темноте.

Ударил очередной порыв ледяного ветра, пронизывая Сафона холодом до самых костей.

Никогда еще он не чувствовал себя так одиноко.

С отъездом Квинта и Ганнона Аврелия чувствовала себя одиноко. Она находила поводы, чтобы выйти из дома и сходить к Суниатону, но это было нелегко. Девушка не могла раскрыть матери истинных целей ее прогулок, а грек-учитель ей особенно не нравился, и она не могла ему доверять. Девушка поддерживала дружеские отношения с Элирой, но последнее время иллирийка пребывала в дурном настроении, и брать ее с собой не имело смысла. Единственным, кому Аврелия могла довериться, был Юлий. Он даже несколько раз сопровождал ее на прогулках. Но бесконечные разговоры о том, что будет подано на обед, ее не слишком-то развлекали. Поэтому большую часть времени она проводила с матерью, которая с тех пор, как они остались одни, с удвоенным рвением взялась за домашние дела. Аврелия решила, что это примирит ее с бегством Квинта.

Главной их работой была возня с огромным количеством шерсти, скопившимся в одном из складов во дворе. Овец стригли все лето, а в последующие месяцы рабыни вычесывали из нее колтуны и траву. Потом шерсть красили в разные цвета — красный, желтый, синий и черный. После покраски ее отправляли в прядильню, а потом делали из нее ткань. Хотя большую часть этой работы выполняли рабыни, Атия тоже принимала в ней участие. И настояла на том, чтобы дочь присоединилась к ней. День за днем они сидели или ходили по двору с прялками и катушками в руках, уходя в атриум, только если начинался дождь.

— Это женская работа — блюсти дом и прясть, — сказала Атия как-то ранним утром. Ловко вытянув пару отставших волокон с пучка на прялке, она прицепила их к катушке и начала ее крутить. Подняла взгляд на Аврелию: — Ты меня слушаешь, дитя мое?