– Я не из-за этого плачу.

– Вот как? – сказал Ганнон, ощутив беспокойство и чувствуя себя немного глупо. – Тогда из-за чего?

– Там, на улице, только что кто-то был. Помнишь того солдата, который приставал ко мне в «Воле и плуге»? Вот он…

– Да, да, помню того говнюка.

Конопатый. Он назвал ее шлюхой.

– Ты снова увидела его?

– Да, случайно. Я чуть не наткнулась на него, когда шла по этой улице в пекарню. Он сразу меня узнал.

Ганнон почувствовал, как внутри у него разгорается ярость.

– Он дотрагивался до тебя?

– Пытался схватить, но, похоже, был выпивши. Мне удалось отбиться.

– Шлюхин сын! Я проучу его, дам урок, которого он не забудет.

Мужчина взял свою дубинку и в качестве дополнительной предосторожности прицепил к поясу кинжал.

– Ганнон…

Ее серьезный голос сразу привлек его внимание.

– Да?

– Я закричала, и он понял по моему акценту, что я римлянка. И тогда он… – она одно мгновение помолчала в нерешительности, – сказал что-то о своем командире, который недавно выпивал с Гиппократом, и тот сетовал, что потерял в Сиракузах рабыню. Римлянку. «И тут я вспомнил о тебе, – сказал он с ухмылкой. – Все это может быть совпадением, но не помешало бы привести тебя к Гиппократу, чтобы он посмотрел, не ты ли то пропавшее мяско».

– Он видел, как ты входила в дом?

– Да. Не смогла отвязаться от него. Мне очень жаль, я испугалась. – Она снова заплакала.

– Ничего страшного.

Несмотря на ободряющие слова, Ганнона прошиб холодный пот. Все изменилось. Избить конопатого стало недостаточно.