Читква уже был отцом изрядного выводка детей от многочисленных жен и любовниц, однако вопреки яростному противодействию дальних и близких родичей взял под крыло свою новую возлюбленную, которая родила ему сына. Этого ребенка и его мать он окружил любовью и заботой, каких прежде от него не получал никто. Как ты понимаешь, это породило большую зависть и немалые опасения касательно судьбы семейной собственности. Неизвестно, имело ли все это отношение к смерти Читквы, скажем только, что он внезапно испустил дух после застолья, из-за чего возникли упорные слухи об отравлении. Как бы то ни было, у юной наложницы и ее сына отобрали все, кроме единственного слуги, и остались они одни на белом свете.

Будь обстоятельства его рождения иными, мальчик, прошедший кое-какое обучение у своего отца, легко пристроился бы в одну из бесчисленных кантонских студий. Но городские художники, представлявшие собою тесно спаянный мирок, не пожелали принять его в свою среду. Парень перебивался случайными заработками, делая иллюстрации для ботаников и коллекционеров. История гласит, что некий богатый американец подметил способного юношу и увез его в Макао, где помог ему открыть собственную студию. Вот тогда-то молодой человек и взял себе имя, под которым прославился — Аланцае.

Как нередко бывает с потомством, зачатым, так сказать, на изнанке простыни, он пошел в отца гораздо больше любого другого из детей Читквы. Вскоре Аланцае стал самым известным портретистом в Макао, и к нему повалили валом чужеземные торговцы, капитаны и, разумеется, местные чиновники-португальцы, заказывавшие изображения собственных персон, а также своих отпрысков и, уж конечно, супружниц. Среди этих деятелей был один идальго благородных кровей и преклонных лет из числа тех сверчков, что уютно стрекочут в щелях древних империй и, используя связи, намертво вцепились в свои должности. Прежде сей прекрасный кабальеро служил в Гоа, португальской метрополии в Азии, где потерял одну жену и обзавелся другой: первую супругу унесла малярия, и он женился на шестнадцатилетней девушке, на полвека моложе его. Новобрачная-метиска происходила из некогда знатной, а ныне переживавшей трудные времена семьи и была по всем статьям писаной красавицей, можно сказать, розаном; и вот муж, ошалевший от радости, что заполучил этакую бутоньерку в свою петлицу, заказал ее портрет, дабы запечатлеть всю утреннюю свежесть ее очарования.

Признаюсь, милая Пагли, история эта меня заворожила, и я как будто собственными глазами вижу прелестную сеньору индо-португальских кровей и юного красавца, китайского художника: она в кружевной мантилье, он, темноглазый и длинноволосый, в шелковом балахоне. Вообрази молоденькую женушку, которая принадлежит дряхлому старцу, не способному на исполнение супружеского долга, и полного сил живописца с девственно чистой душой. Видишь ли ты, как под присмотром хмурых дуэний, перебирающих четки, они ловят взгляды друг друга? Но все это, увы, напрасно! Сеньора столь же благочестива, сколь хороша собой, она не уступит соблазну, и страсть художника, не найдя иного выхода, выплескивается на холст. Кисть нежит и ласкает его, горячим ярким фонтаном изливается чувство, и вот семя брошено, в живописном образе зарождается жизнь, которая приходит в мир как дитя любви, как нечто прекрасное, что еще больше укрепляет привязанность, возникшую в миг творения. И все же… и все же… осуществление сего невозможно. Общество не спускает с них сурового взора. Однако небеса сжалились над влюбленными: старый кабальеро, дряхлевший, как я уже сказал, не по дням, а по часам, почил вскоре после завершения портрета (говорят, с ним его и похоронили). После кончины старика сеньора остается в Макао якобы для того, чтобы скорбеть над его могилой, но очень быстро секрет выходит наружу: она стала тайной женой Аланцае!