Дежурный слуга был изрядно пьян, пришлось облить его водой, прежде чем отправить наверх. Через полчаса Бахрам, облаченный в темную чогу, вышел из спальни; все с облегчением отметили, что тюрбан его завязан надлежаще и вообще одет он безупречно.

В такой час фонарщика было не найти, и Вико, взяв факел, сам сопроводил хозяина до Палаты.

Потянулось томительное ожидание, но вернулись они уже около двух часов ночи и сразу прошли в хозяйскую спальню, где еще с полчаса о чем-то говорили.

Когда управляющий появился в кухне, бодрствовал один только Нил, трудившийся над своей «Хрестоматией». Вико плеснул в стакан добрую порцию водки маотай.

— Что там было на совещании? — спросил Нил.

Управляющий выпил и снова наполнил стакан.

— Похоже, патрон и его друзья слегка поторопились отметить победу.

— Вот как?

— Вы не представляете, мунши-джи, какая грядет заваруха…

В главном зале Торговой палаты, полном народу, горели лампы и стоял гул голосов, как перед началом спектакля. Вико отыскал себе местечко на задах.

Двенадцать китайских купцов сидели в ряд: разумеется, Хоуква, Моуква и Панхиква, и к ним еще добавилась молодежь вроде Етука, Фонтая и Кинквы. Все они привели с собою толмачей и слуг, которые держали над ними фонари, порождавшие пляшущие тени на стенах. Чужеземные торговцы устроились в тусклой части зала: одни сидели, другие стояли — их лица маячили в сумраке, не поддававшемся свечам, мигавшим в настенных канделябрах. На одном краю нейтральной полосы, разделявшей две эти группы, выстроилась фаланга китайских толмачей, на другом высился юный переводчик Фирон.

Совещание началось с того, что купцы гильдии известили иноземных коллег об отклике юм-чаэ на письмо Палаты. Поскольку решался вопрос жизни и смерти, они отказались от делового жаргона и предпочли услуги толмачей, из-за чего каждое слово проходило через фильтр нескольких ртов.

— Мы передали Верховному комиссару ваше письмо, и он попросил своего заместителя его зачитать. Выслушав послание, его превосходительство сказал: «Чужеземцы просто-напросто потешаются над гильдией. Но со мной это не пройдет. Если к завтрашнему утру опий не сдадут, в десять часов я прибуду в Консу, и тогда вы узнаете, что к чему».

— Что он имел в виду? — не понял Нил.

— Это означает, мунши-джи, что он тотчас разгадал маленькую хитрость мистера Дента и посулил исполнить свою угрозу, если к утру не получит опий.

— Угрозу касательно казней?

— Скажу вам, мунши-джи, даже с последнего ряда я видел, что дело швах: у купцов дрожали руки, слуги их плакали, кто-то лишился чувств, его вынесли из зала. Однако все это не убедило Палату. По примеру Дента и Бернэма, торговцы стали оспаривать каждое слово, выспрашивать, с чего вдруг китайцы решили, что их и вправду обезглавят — как будто человек в здравом уме станет об этом врать. Купцы вновь и вновь повторяют: если к десяти часам не будет опия, двое из них лишатся голов. А у Палаты опять вопросы, снова тары-бары, но вот, наконец, кто-то предложил: сдать не весь опий, а, скажем, тысячу ящиков. Может, юм-чаэ этим удовольствуется?